— Не упаду. — Голос шел откуда-то справа. — Не хочешь ли одеться?
В следующий момент ей на колени упали вещи. Джина с благодарностью схватила их, быстро оделась. Пара секунд ушла на то, чтобы убедиться, что все сделано правильно.
— Я нашел твои чулки. Но кажется, не могу найти туфли. Джина натянула чулки (намного более трудная задача, чем при свете). Представив, в каком состоянии ее волосы, она вздрогнула, но вместо щетки ей пришлось использовать пальцы.
— Кэм?
— Да?
— Зачем ты просил меня одеться? Разве мы не хотели провести ночь здесь? Мне кажется, Финкботл давно бы вернулся, если бы это входило в его намерения.
— Сомневаюсь, что он хотел вернуться, — зло ответил Кэм. — Я буду стучать в проклятую дверь, пока меня кто-нибудь не услышит.
Джина задумалась:
— Подойди сюда, пожалуйста.
Она услышала его шаги, но все равно вздрогнула, когда Кэм прикоснулся к ней.
— Сядь, пожалуйста.
— Конечно.
— Что случилось? — без всякой обиды или упрека спросила она.
— Ничего, — так же спокойно ответил Кэм. — За исключением того, что мне совсем не нравится быть запертым в темнице солиситором, который, возможно, украл бесценное произведение искусства.
Джина держала мужа за руку, чтобы он не мог ускользнуть. Видимо, после этого мужчины становятся раздражительными… и вдруг ей пришла в голову еще более ужасная мысль. Наверное, он в ярости, что лишил ее невинности и теперь не сможет получить развод.
— Ты сердишься, потому что отменяется наш развод? — спросила она, прежде чем обдумала вопрос.
— Нет, — безразлично ответил Кэм. — Теперь ты моя.
Джина почувствовала спазм в желудке. До сих пор она не принадлежала никому, даже мать на самом деле не была ее матерью, а муж — мужем, и быстрота, с которой он это заявил, подействовала на нее до странности успокаивающе.
— Тогда что случилось?
— Ради Бога, я ведь уже сказал, что ничего не случилось, — буркнул Кэм, поднимаясь.
Джина тоже встала. Ей совсем не нравилась идея спотыкаться за ним в темноте. Но он отбросил ее руку и пошел.
— Это всего лишь темнота, Джина, — грубо сказал он. — Нет оснований тревожиться по пустякам.
— Но я не… — Джина умолкла.
Кэм не успел отойти далеко. Она вскоре уткнулась в его теплое напряженное тело. Герцог стоял, прислонившись к стене. Когда она поцеловала его, он сначала не ответил ей. Потом его губы смягчились, и Джина почти уверовала в свою победу. Но Кэм вдруг оттолкнул ее и сдавленно пробормотал:
— Боже, спаси меня от ненасытной женщины.
Она закусила губу просчитала до десяти.
— Это была шутка.
Джина опять сосчитала до десяти. Как она и говорила Кароле, молчание иногда бывает чрезвычайно полезным. Естественно, Кэм протянул к ней руки, прижался губами к ее волосам, поэтому она не поняла, что он говорит. Он повторил:
— Ты слышала шутку о проповеднике, пуританине и дочери виноторговца?
— Нет.
— Могу загадать тебе загадку, если хочешь, — предложил он.
— Лучше не надо. Я не сильна в их разгадывании.
— Я не хочу, чтобы ты боялась темноты. — Голос у него срывался от гнева. — Я оторву Финкботлу голову за то, что по его милости ты оказалась в столь невыносимом положении.
— Я не боюсь, — спокойно ответила Джина. — Тебе станет легче, если я загадаю несколько загадок? Но к сожалению, я не всегда помню ответы.
Наступившее молчание нарушали только капли воды, падающие в бассейн.
— Я слишком возбужден? — наконец спросил он.
— Ты расстроен. Я сама впадаю в истерику, когда мне встречается змея. Так что имей это в виду.
Он поцеловал жену в нос.
— Думаю, если бы я впадал в истерику, то сейчас именно та ситуация.
— Давай спать с зажженной лампой.
— Нет, меня беспокоят лишь темные комнаты без окон. — Кэм помолчал. — За любую провинность мой отец имел обыкновение запирать меня в кладовках и шкафах.
— Он пытался делать это и со мной. Один раз запер меня в винном погребе, но я описала наказание в письме к матери. После ее визита герцог навсегда оглох на правое ухо. По крайней мере он так объяснял свою глухоту.
Кэм обнял жену:
— Прости меня за отца. Мне даже в голову не приходило, что он способен поступить так еще с кем-нибудь, кроме собственного ребенка. Более того, я думаю, мне надо было взять тебя с собой, когда я бежал в окно.
Джина засмеялась:
— Ты не мог! Представь свою досаду, если бы тебе пришлось бежать с одиннадцатилетней женой.
— Ну, если бы я знал, что он запрет тебя в винном погребе, я бы непременно взял тебя с собой.
— Честно говоря, погреб не очень меня волновал. Для своих одиннадцати лет я была весьма практичной и не отличалась богатым воображением. Но если он проделывал это с тобой, когда ты был совсем ребенком, это просто ужасно.
— Впервые, насколько я помню, он сделал это в день похорон моей матери. Отец решил, что я не выказываю достаточного уважения, поскольку ерзал во время утренней молитвы. Поэтому он запер двери часовни, оставив меня с телом матери.
— Боже правый! Какой ужасный человек. Ведь тебе было всего лет семь или восемь, не так ли?
— Пять, — сказал Кэм. — Потом он запирал меня довольно часто. По-моему, я бы никогда не превратился в труса, если бы не вещи, которые он мне говорил.
— Ты не трус! — Они снова оказались на шезлонге, и Джина обняла Кэма за шею. — А что он тебе говорил?
— Что моя мать будет являться мне. Конечно, я верил ему. Он весьма живописно рассказывал мне о разложившейся плоти и червях.
— Жестокий старик! — процедила Джина, и герцог кивнул.
— Мне понадобилось несколько лет, чтобы это понять. Но трус я или нет, в темноте я чувствую себя неуютно даже сейчас, годы спустя.
— Чего нельзя сказать о твоей матери. Она тебя очень любила!
— Откуда ты знаешь? — В голосе Кэма слышалась насмешка.
— Знаю.
Он пожал плечами.
— Я совсем ее не помню, думаю, она была обыкновенной светской женщиной, которая обращала внимание на сына и наследника лишь раз или два в неделю.
— Она была другой. Знаешь, после нашей свадьбы я заняла ее спальню.
— Ее комнату? Но во время моего детства она всегда была заперта.
— Когда герцог обнаружил, что ты сбежал, он запер твою комнату и вынудил меня жить в ее спальне.
Джина почувствовала на своем ухе тепло его губ.
