— Как все, так и я, — ответил Иван Чеботов.
— И я со всеми, — присоединился Петр Борятинский.
Единогласия на совете не было. Больше того, царь впервые почувствовал глухой протест сановников. Однако он не раздумывая назначил поход на третий день рождества. Петр Борятинский получил приказ готовить к походу запасы и кормить лошадей.
— Свершить все в полной тайне, — сказал в заключение царь Иван Басманову, — ни один человек не должен знать, что мы готовим Новгороду и Пскову. Тебе, боярин, поручаю все.
Алексей Басманов склонил седую голову.
— Сделаю, как ты сказал, великий государь.
— Великий госудагь, — низко поклонился князь Вяземский, — я по твоим делам отбуду в Вологду, мне донесли, что мужикам нечего есть, и они бгосили габоту. А кгепость твоя готова только наполовину.
Царь подумал, недобро посмотрел на своего любимца.
— Поезжай, Афоня, в Вологду. Недаром ты вологодский наместник… Поторопи мужиков. Пусть псари непослушных на куски рубят да в канаву бросают. Глядишь, остальные на работу станут…
Вернувшись в Москву около полуночи, Афанасий Вяземский долго не мог уснуть. То, что царь Иван уготовил Новгороду и Пскову, выходило за пределы разума. Афанасий Иванович от всего сердца служил царю Ивану, веря, что бояре хотят лишить его престола либо жизни! Но вскоре Вяземский увидел, что человеческая кровь очень часто проливается без всякой вины, что злая болезнь, захватившая царя, заставляет в безумстве свершать злодеяния. Он понял, что Русской земле угрожает разорением и небытием не только Девлет-Гирей и король Жигимонд, давние и беспощадные враги, но и больной царь Иван.
Острый ум просвещенного владыки Русской земли не прельщал больше князя Вяземского. Раньше он, радуясь, слушал, как царь Иван обосновывает свои казни, ловко ссылаясь на святое Евангелие, Библию и другие божественные книги.
Но когда князь понял, что все разумные и умилительные слова царя защищают царскую волю и утверждают, что все остальные подданные не люди, а рабы, у которых нет ни чести, ни собственности, ему все опротивело. Он действительно был готов своими руками предать смерти царя Ивана. Однако Вяземский не хотел видеть на русском престоле ни слабоумного Владимира Старицкого, ни царевича Ивана, схожего по нраву с отцом. За последние месяцы он возненавидел Малюту Скуратова, сумевшего создать опричнину в опричнине. Люди думного дворянина следили не только за земскими, но и за каждым опричником.
И сегодня Афанасий Вяземский решил, что должен спасти старинные русские города Великий Новгород и Псков. Но как это сделать? Он долго думал, ворочаясь на мягкой постели. Наконец решился, хлопнул три раза в ладоши.
— Беги за Григорием Дмитриевичем Ловчиковым, — приказал он слуге.
Григорий Ловчиков, царский ловчий, был близким человеком Вяземского. Они водили между собой крепкую дружбу. Князь представил его в опричнину, делился с ним самым сокровенным, доверял многие тайны.
И часу не прошло, как Григорий Ловчиков стоял у постели князя.
— Нагнись ко мне, — тихо сказал князь, — ибо и на стенах я вижу Малютины уши. Слушай, цагь замыслил вовсе уничтожить Псков и Великий Новгогод… Я хочу упгедить гогожан, спасти их от смегти. Готовься в догогу. Завтга утгом на ямских поскачешь в Новгогод и все гасскажешь агхиепископу Пимену. Пусть остегежется. А спгосит владыка, от кого послан, не говоги, — добавил, помолчав, Вяземский.
— Не забуду, Афанасий Иванович. Сделаю, как велишь… А может быть, грамоту отпишешь ко владыке, не спутал бы я чего?
— Не, пегедай словами.
— Сделаю, как велишь.
А случилось иначе. Григорий Ловчиков не спал всю ночь. Он понимал, что рискует жизнью вместе с женой и детьми. Ему представились страшные пытки в застенке у Малюты Скуратова. «Если бы князь дал мне письмо, тогда еще куда ни шло, можно отговориться незнанием, — размышлял он. — Но теперь?»
С тяжелыми мыслями Григорий Дмитриевич засветло выехал за ворота своего двора в направлении Тверской заставы. Однако на полпути он остановился, еще постоял, в сердцах бросил шапку в снег и поскакал не к архиепископу Пимену в Великий Новгород, а в Александрову слободу к думному дворянину Малюте Скуратову.
Он решил донести на своего друга-покровителя, обвинить его в измене.
Сегодня было теплее. Шел снег большими хлопьями. Колокола в церквах звали к ранней заутрене.
Глава двадцать первая. «СЕРДЦЕ ЦАРЕВО — В РУЦЕ БОЖЬЕЙ»
28 декабря в полдень царь Иван выступил из Александровой слободы со всем войском. Его окружали ближайшие сановники из опричнины и подвластные татарские вельможи. Царя сопровождал духовник, благовещенский протопоп Евстафий.
Особняком держались опричники-дворяне из немцев: Альберт Шлихтинг, вестфалец Генрих Штаден, Иоганн Таубе, Элерт Крузе и доктор прав Каспар Эльферфельб, тучный и богатый господин.
На десяти санях ехали царские лекари во главе с бельгийцем Арнольдом Линдзеем. Они везли с собой лекарства и все, что могло потребоваться в дороге царю. Еще на десяти санях ехали повара и везли всякие запасы.
Шли как на войну. Опричными войсками командовал царский шурин князь Михаил Темрюкович Черкасский. Все города, большие дороги и монастыри от Слободы до Лифляндии были заняты опричными заставами. Даже на тропинках стояла стража. Никто не знал, куда и зачем выступило войско.
Десять верст царь Иван гарцевал на своем вороном жеребце. Но мороз согнал царя с седла, он забрался в каптан — теплую избушку на санях, изнутри обитую красным сукном. У одной из стенок каптана находилась низкая лавка с постелью. Слуги каждые два часа накладывали в медную жаровню круглые раскаленные камни, а остывшие убирали. Под конский топот, поскрипывание полозьев, крики ездовых царю хорошо дремалось.
Время шло незаметно. Наступила темнота, ярко загорелись звезды, показалась полная серебряная луна. По приказу дворецкого Льва Салтыкова слуги зажгли большие фонари, встроенные впереди каптана. Двадцать всадников с горящими факелами скакали по сторонам дороги. Царский возок окружали телохранители в лохматых песцовых шапках, сидевшие на черных крупных жеребцах. Мороз усилился. Всадники подняли воротники и надвинули меховые шапки. Лошади стали седыми от изморози.
Царь Иван откинул медвежью полость и высунул голову. Его окружали вековые разлапистые ели, отягощенные сверкающим снегом. В лесу ни звука, ни движения. Изредка трещали раздираемые морозом деревья.
Сунув два пальца в рот, царь пронзительно свистнул.
— Что велишь, великий государь? — тотчас раздался сиплый на холоду голос воеводы Петра Борятинского.
— Призвать князя Черкасского и Малюту Скуратова.
Скуратов и Черкасский были недалеко. С белыми от мороза бородами они ехали следом за царским каптаном и, скинув шапки, мигом забрались в теплый дорожный домик.
