Царский поезд проехал еще одну версту по лесной дороге.
Михаил Темрюкович, торопясь выполнить царский приказ, на ходу вывалился из каптана прямо в снег. Вскинув в седло грузное тело, он помчался к воеводам. Правый и левый полки получили повеление двигаться вперед и охватить со всех сторон город Клин. А Малюта, оставшись наедине с царем, вынул из кожаной сумки списки изменников города Клина и зажег толстую позолоченную свечу. Царь, подвинувшись к свету, внимательно читал, водя пальцем по строкам, и утвердительно кивал головой. Отложив списки, он отпил вина из дорожной баклажки и налил чашу своему любимцу.
— Скоро ли монастырь, Гриша? — спросил царь, позевывая.
Скуратов выглянул наружу. Кроме заснеженного дремучего леса, он ничего не увидел.
— Должно быть, скоро, великий государь, — все же сказал он. Настоятеля предупредили о царском приезде, и думный дворянин был спокоен.
И вдруг где-то вдали торжественно зазвонили колокола. Услышав колокольный звон, царь оживился:
— Ишь ты, не проспали монаси!
Царский домик свернул с ямской дороги в лес. Колокола близились, гудели все громче.
У монастырских ворот царя встретил игумен в праздничном одеянии со всей монашеской братией. Царь вылез из возка, принял благословение.
— Перестань звонить, святой отче, — сказал он с притворной строгостью. — Мороз стоит лютый, гляди, и треснет твой голосистый.
Утихли колокола… Потревоженный звоном, бесшумно осыпался снег с деревьев. Освобожденные ветви подымались с чуть слышным шорохом.
Сказочно выглядел маленький деревянный монастырь среди глухого, засыпанного снегом леса. Полная луна, высоко поднявшись над деревьями, ярко освещала снежные сугробы, подступившие к бревенчатым стенам, и невысокую колокольню с заиндевевшим крестом… Где-то совсем близко многоголосо выли волки.
— Зверья много, — вздохнув, сказал настоятель. — Страшится братия.
На следующий день в городе Клине заиграли звонкие медные трубы, и глашатаи объявили о приезде царя. Горожане встретили великого государя почетно, с хлебом-солью, как отца и защитника. Но недолго длилось их заблуждение. Царь приказал начинать расправу. Безоружных жителей, обвиненных в измене, рубили мечами и топорами, кололи пиками, а дома их грабили. Не щадили ни женщин, ни младенцев. На следующий день из Клина в Александрову слободу выехали первые возы с награбленным добром…
Ночью жители города увидели вокруг луны туманное сияние. Мороз к утру стал еще сильнее. Знающие люди предсказывали многие беды, грозящие в этом году русскому народу.
От Клина до Городни и до самой Твери разъяренные опричники не вкладывали в ножны мечей. И в славном и древнем городе Твери никто не ждал царское войско.
Пятнадцатилетний царевич Иван во главе двух тысяч опричников обрушился на беззащитных жителей. Тверичане хотели спастись бегством, но со всех сторон встречали воинов с обнаженным оружием. Опричники грабили каждый дом, брали легкое и дорогое, остальное бросали в огонь.
А царь Иван расположился в одном из пригородных монастырей. Он приказал служить молебен и горячо молился, прося господа покарать изменников. После молебна царь сел трапезовать. Был постный день, и он ел только рыбу и черствый хлеб, а пил квас. И пахло от него ладаном и кипарисом. Прислуживал за столом Григорий Ловчиков.
Насытившись, царь повеселел и, прохаживаясь по келье, напевал свою любимую:
Уж как звали молодца,
Позывали удальца
На игрище поглядеть,
На Ярилу посмотреть…
Наступил вечер. Ловчиков поставил на стол большой серебряный подсвечник, в котором горели в ряд шесть свечей, и царь принялся читать Библию.
Тем временем подземелья монастыря наполнились обреченными людьми, привезенными для безумных царских утех.
Царь Иван дал слишком большую волю своим телохранителям. И многие записывались в опричнину, желая приблизиться к царю и получить выгодную должность. Власть и безграничное доверие развращали их. Опричник был всегда прав, земский всегда виноват. Другие шли в опричнину, чтобы сохранить свою шкуру: жизнь тех, кто оставался в земщине, не стоила ломаного гроша. По существу, земские стали людьми вне закона. Опричники восхваляли любое преступление, совершенное царем, и он потерял всякое чувство меры.
В большую и светлую настоятельскую келью, где расположился царь, вошел Малюта Скуратов. Он успел казнить всех, кто числился у него в списках. В них вносились не только люди, подозреваемые в чем-нибудь за последние годы, но и внуки и правнуки тех тверичан, кто противился деду и прадеду царя Ивана. Тверской епископ Варсанофий был ограблен до нитки и отстранен от должности.
— Великий государь, — отвесив низкий поклон, сказал думный дворянин. — Дозволь слово молвить.
— Говори.
— В Отроч-монастыре живет и здравствует бывший митрополит всея Руси старец Филипп, а в миру Федор Степанович Колычев!
Царь ответил не сразу.
— Сходи, Гриша, к старцу Филиппу, возьми у него для меня благословение. В тот раз не дал, так, может, сегодня сжалится.
— Ежели не даст?
— А ты проси, проси, не уходи от него, пока не благословит.
На лице царя играла легкая усмешка, а в глазах горел огонь, которого так боялись и друзья и враги. Малюта Скуратов увидел, что хотел увидеть.
— Сделаю, как велишь, государь. — И он заспешил было к выходу.
— Постой, — остановил царь, — в твоих списках есть ли старец?
— Нет, ты не приказывал, великий государь.
— А-а, ну тогда ладно, иди.
Малюта Скуратов поскакал в Отроч-монастырь. Через час он переступил порог кельи опального митрополита.
Весь заросший седыми волосами, бледный и худой, старец стоял на коленях перед иконами. Он не обернулся на звяканье ключа в замке, на шарканье Малютиных ног.
— Здрав будь, старче! — услышал он громкий голос.
Филипп поднялся и сразу узнал Скуратова.
— Давно ожидаю смерти, — тихо произнес он, — да исполнится воля божья.
— Оставь говорить о смерти… Великий государь просил благословить его.
— Благословляют на доброе.
— Не хочешь? — будто сожалея, сказал Малюта. — Жарко у тебя, старче, усердно монаси топят. Угару не боишься?
Старец промолчал.
— Благослови, старче, великого государя, — повторил Скуратов. — Он с воинством своим искоренять измену идет.
— Благословляют добрых на доброе. — Филипп упрямо сжал высохшие губы.
Малюта посмотрел на запавшие в черных провалах глаза старца, на морщинистую худую шею, на худые бессильные руки, и кровь прилила к его вискам.
