Царь Иван внимательно прочитал все, что говорили на допросах обвиняемые, и задумался. Первый раз ему пришли в голову мысли совсем иные, нежели полагал его тайный советник.
«Для чего я создал опричнину? — спрашивал себя царь. — Я стоял за право, данное мне богом, казнить и миловать своих рабов. Я один отвечаю перед всевышним за мои поступки. А бояре хотели извести меня, убить, лишить престола. Они хотели моей смерти? Бояре пекутся о своей чести и больше ничего не хотят знать. А разве у рабов может быть честь, помимо моей чести, чести их господина. Я убивал их, а они стали сговариваться против меня. Чем больше я убивал их, тем пуще они ярились. Если бы не опричнина, на престоле давно сидел Володька Старицкий или еще кто-нибудь из тех, в ком течет разбавленная кровь моих предков… Значит, я прав, значит, опричнина была нужна. Но прошли годы, и опричники из покорных слуг превратились в опасную силу. Они обогатились, убивая моих врагов, а потом стали убивать людей по своей выгоде.
Алексашка и Федька Басмановы, Афоня Вяземский! Вы хотели обманом взять меня в свои руки. Вы хотели стать вечными в своей силе. Вы думали, я запутаюсь в сетях, вами расставленных? Забыв клятвы, многие стали якшаться с земскими и чинить изменные заговоры. Теперь, после смерти брата Володимира, нужна ли мне опричнина? Можно ли, как прежде, верить опричникам? — спросил он себя еще раз. — Боже милостивый, ты видишь мои сомнения?»
Немного успокоившись, царь Иван взял в руки позолоченное лебединое перо и, не торопясь, стал ставить крестики впереди многих имен в списке.
Этих людей ждала страшная смерть.
— Добро. Сто тридцать человек отделаем, Гриша, — сказал он, подведя итог и подняв мутные глаза на Малюту Скуратова. — Подожди, я поставлю еще одного. — И царь вписал своей рукой в самом конце «Иван Висковатый». — Они умрут так, что содрогнутся сердца у самых храбрых. Мы подумаем с тобой, как их казнить… И Вяземский умрет. Но сначала я палками выбью из него богатство. Не трогай его, я сам справлюсь. А тебе, Гриша, не жалко князя, ведь он твой родич?
— Твои враги, великий государь, мои враги.
— Добро, я знаю, ты мой верный слуга… А скажи, как твоих дочерей звать? — неожиданно спросил царь.
— Анна, Мария, Евдокия, — торжественно ответил Малюта.
— Так звали моих дочерей, умерших во младенчестве. Почто ты так назвал своих дочерей, Гриша? — Голос царя помягчел.
Малюта Скуратов упал на колени.
— Не вели голову рубить, надежа православный царь, — с притворным испугом сказал он, — винюсь, назвал их в память дочерей твоих.
Царь дал руку Малюте для поцелуя.
— Не гневаюсь я вовсе, вижу любовь твою.
Малюта торжествовал.
Когда он ушел, царь Иван долго раздумывал о тех, кто должен был умереть. Многие, кому он поставил крестик, пользовались его доверием и расположением, недавно ели и пили за его столом.
Но было еще одно дело, которое не переставало тревожить в эти дни, — Ливонская война. Царь Иван с нетерпением ждал вестей от своих воевод, осадивших город Ревель.
С того дня как царь утвердил своей подписью списки Малюты Скуратова, прошла неделя. Казнь готовили на 25 июля.
В назначенный день народ на торговую площадь согнали с трудом. Люди страшились грозных приготовлений к казни.
Под барабанный бой из кремлевских ворот выехал царь с сыном Иваном, со своими телохранителями и придворными. Царь был вооружен. В кольчуге, со шлемом на голове, с луком, колчаном и секирой. И опричники одеты в черное и вооружены, как на войну. Следом за царем из ворот Кремля выехали конные стрельцы и взяли в обхват всю площадь.
Когда на площади появились три сотни человек, обреченных на казнь, народ изумился. Многие заплакали от жалости. Узники едва передвигали ноги. Все одеты в рваную, окровавленную одежду. Лица бледны, словно у мертвых.
Царь Иван, видя, что народ оробел, не хочет смотреть на казнь и жалеет обреченных, разъезжал по площади верхом и увещевал.
— Не бойтесь, православные, — пронзительно восклицал он, — я вас не трону! Гневался на вас, не скрою, а теперь гнев свой сложил.
Увидев близко царя, услышав его слова, народ приободрился, люди похрабрее подошли ближе. Многие залезли на крыши домов, на стены, чтобы лучше видеть. Царь снова подъехал к толпе москвичей.
— Народ, увидишь муки и гибель — но казню изменников. Ответствуйте, прав ли суд мой?
В ответ раздались выкрики:
— Да живет многие лета государь!
— Да погибнут изменники!
— Живи, преблагой царь!
Царь Иван подъехал к вкопанным в землю столбам и крикнул телохранителям:
— Подведите ко мне людей с малыми винами!
Опричники подогнали к царю большую половину узников, приведенных на казнь. Их было почти две сотни.
— Прощаю вас! — крикнул царь обреченным. — Не имею ни какого суда над вами.
— Да живет многие лета государь! — обрадованно закричали в толпе.
— Живи и царствуй, наш милостивец!
Помилованные московские сановники, крестясь и благодаря бога за спасение, выбрались из окружения опричников.
Царь Иван махнул рукой. На середину площади вышел думный дьяк Василий Щелкалов с большим списком и громко, во весь голос прочитал:
— Иван Висковатый!
Опричники подвели Висковатого к дьяку. Василий Щелкалов торжествовал: врага, заслонявшего дорогу к власти, больше не существовало.
— Иван Михайлов, бывший тайный советник государев, ты служил неправедно, — с торжеством вычитывал дьяк. — Ты вероломно поступил, писал к королю Жигимонду, обещал передать ему Псков и Новгород. Се первая твоя вина.
Василий Щелкалов размахнулся и ударил плетью по лицу Ивана Михайловича.
— А второй твой знак вероломства и обмана — твое письмо к султану турецкому. Ты писал, изменник, султану турецкому, чтобы он взял Астрахань и Казань.
Дьяк ударил Висковатого плетью еще раз. Лицо узника окровавилось.
— Ты же звал и хана крымского пустошить Русскую землю, се твое третье злое дело. Ты уличен в вероломстве и обмане, учиненном против твоего государя. Когда ты овца, не твори из себя пастыря. Когда ты нога, не воображай, что ты голова.
Канцлер вытер рукавом кровь с лица. Посмотрел на царя Ивана.
— Свитедельствую господом богом, что я всегда служил верою своему отечеству, — сказал он, с трудом выговаривая слова. — Слышу наглую клевету и не хочу больше оправдываться. Но раз ты жаждешь моей крови, пролей ее, хоть невинную, ешь и пей до насыщения.
Царь махнул рукой.
— Возьмите его! — раздался его скрипучий голос.
