Степан упал на колени.
— Встань, Степашка, — сказал царь Иван, протянув ему для поцелуя холодную руку. — Наш наказной капитан Карстен Роде сообщил нам добрые вести и хвалил тебя.
И царь устремил на Гурьева буравящий взгляд своих черных глаз.
— Дозволь слово молвить, великий государь!
— Говори.
— Карстену Роде, великий государь, подчинены сейчас капитаны многих кораблей и негоже ему называться капитаном, ибо капитан — начальник одного корабля.
— Вот как! — сказал царь. — Хорошо, пусть он будет морским атаманом.
— Карстен Роде просил назвать его адмиралом, великий государь, как то водится у других государей.
— Хорошо, я жалую его адмиралом.
— Адмирал Карстен Роде будет очень рад твоей царской милости, великий государь.
— Скажи-ка, Степашка, кто служит у него на кораблях матросами?
— Всякий сброд, великий государь. Кроме преданности и послушания капитану, у них нет других добродетелей. Только на двух кораблях есть русские люди…
— Чем заставляет Карстен Роде таких людей служить себе преданно?
— Деньгами и ножом. Он платит по шесть гульденов в месяц, а в каждом гульдене двадцать четыре любекских шиллинга. Прежде, когда матросов было меньше, он делил захваченные товары поровну между ними.
— Так много? — удивился царь Иван.
— Служба тяжелая, великий государь. Очень тяжелая. А если человек служит недостаточно храбро и преданно, его убивают, а тело выбрасывают в море на съедение рыбам. Адмирал Карстен Роде очень доволен русскими мореходами, особенно пушкарями.
— Он пишет это нам в своем письме. Еще пишет Карстен Роде, что для охраны свободной торговли в Нарве нужен город Ревель… Разве я не понимаю этого! — сердито добавил царь, пристукнув посохом. — Скоро десять лет я веду борьбу за море, за хорошую гавань, за свободную торговлю… Но многие из моих слуг не постигли, что значит для нашего государства Варяжское море… Скажи, почему ты одет не по русскому обычаю?
— Великий государь, так одеваются все капитаны твоих кораблей.
— Что же, — после недолгого раздумья отозвался царь, — раз так одеваются все капитаны моих кораблей, ты имел право явиться перед моими глазами в этой одежде. А теперь расскажи мне, как ведется морская война на Варяжском море. Как сражались капитаны с моим врагом королем Сигизмундом?
Степан Гурьев рассказывал целый час. Не только царь, но и бояре, и дьяки, находящиеся при царе, слушали Гурьева с неослабным вниманием.
— Значит, ты хочешь возвратиться к нашим купцам Строгановым? — спросил царь, когда мореход закончил свои речи.
— Я обещал вернуться Аникею Строганову, великий государь. У Строгановых много кораблей плавают по студеным морям и в другие места. Надо обучить мореходству на Варяжском море молодых кормщиков.
— Вчерашнего дня прискакал к нам гонец из Сольвычегодска. Аникей приказал долго жить, — со скорбным видом сказал царь. — Он умер в ангельском чине, схимником Иосафом. — Царь закрыл глаза и три раза перекрестился. — Да будет ему земля пухом… Но ты поезжай в Сольвычегодск, дело доброе. У Аникея сыновья-наследники остались. А скажи нам, из каких ты мест родом?
— Крестьянин, из деревни Федоровки, боярина Ивана Петровича Федорова.
Царь долго смотрел на Степана Гурьева. Лицо его сделалось жестоким и злым. Воцарилось тягостное молчание.
— Из деревни Федоровки… — произнес наконец царь. — Пусть так. — Лицо его приняло прежнее выражение. Он подозвал дьяка Василия Щелкалова и что-то сказал ему.
Дворецкий, боярин Лев Салтыков, на золотом блюде принес кожаный тяжелый кошелек, туго набитый серебром, и золотую монету с царским ликом.
Царь из своих рук подал монету Степану.
— Жалую за верную морскую службу, носи на шапке, — сказал царь и снова дал руку для поцелуя.
Глава двадцать шестая. «ГОРОДА И ЗЕМЛИ ЗА ЧАШЕЮ ДА ЗА ХЛЕБОМ НЕ БЕРУТСЯ»
Неподалеку от бахчисарайского дворца Девлет-Гирея, на реке Альме, стоял приземистый, сложенный из дикого камня дом. В нем жил посол московского царя Афанасий Иванович Нагой. Царь поручил ему склонить на свою сторону хищного властителя крымских орд. Три года Нагой удерживал хана от разбойничьих набегов на русские земли. Один бог знает, сколько труда и дорогих подарков ушло на уговоры. И соболя отборные, и оружие, и бронь. Английские тонкие сукна и шубы из легкого и теплого меха… Хан, принимая подарки, грозил войной, требовал все больше и больше.
В Бахчисарае стояла жара. Татары отлеживались на мягких подушках в садах, в тени шелковиц и ореховых деревьев. На улице не видно людей, не слышно голосов. В тишине жаркого полдня разносилась русская печальная песня:
Не белая лебедушка из степи летит —
Красная девушка из полону бежит.
Как под девушкой конь чубарый что сокол летит,
Его хвост и грива по сырой земле,
Из ушей его дым столбом валит,
Во ясных очах как огонь горит.
Подбегает девушка ко Дарье-реке,
Она кучила, кланялася добру коню:
Уж ты, конь мой, конь, лошадь добрая!
Перевези-ка ты меня да на ту сторону,
На ту сторону да к родной матушке.
В садах, огородах и виноградниках работали молчаливые рабы — русские. Обливаясь потом, они носили на коромыслах воду из колодцев, поливали овощи и рыхлили землю на виноградниках.
Подымая пыль, рогатые волы медленно тащили по дороге крытую повозку с двумя женами какого-то татарского князя. Лошадей татары берегли: даже царице не разрешалось впрягать в повозку лошадь.
Посол Афанасий почти голый лежал на полу. Он был толст и не любил жары. Два окна, обращенные к солнцу, занавешены темной материей. Окно, выходящее в сад и затененное огромной шелковицей, открыто. На подоконнике видны кровавые пятна от спелых ягод, упавших с дерева. Рядом на стуле сидел посольский дьяк Петр Подушка. Положив бумагу на колено, повернувшись к свету, он писал под диктовку посла.
— Слышишь песню, Афанасий Иванович? — перестав писать, сказал дьяк. — Это Марфа, рязанка, хозяйское дите укачивает.
Посол утвердительно хмыкнул.
Бежали за девушкой два погонщика,
Два погонщика, два татарина.
Расстилала красная девица кунью шубу,
Кидалась красная девица во Дарью-реку,
Тонула красная девица, словно ключ ко дну.
— Сколько тут нашего народа томится в неволе! — продолжал Петр Подушка. — И женщин много, красавицы есть. Обидно, что не для русского народа они детей рожают… Каждый год в Кафе
note 73 на базарах наших людей продают. В иное время каждый день по три-четыре галеры от пристани в Константинополь отходят и все полным-полны. И на всех турецких кораблях русские гребцы.
