К вечеру все рабы были проданы.
На минарет белой как снег мечети поднялся муэдзин и провозгласил призыв к вечерней молитве. Правоверные спешили отдать должное великому аллаху. Купцы были довольны покупками и собирались на следующий день отправиться в дорогу.
Утром, лишь только засерел рассвет, к пленникам мурзы Сулеша пришел православный поп, отец Василий, состоявший при русском посольстве. Сунув серебряную монету сторожам, отец Василий вошел в сарай.
— Здравствуйте, православные, — сказал он, стараясь разглядеть в полумраке людей, лежавших на земляном полу. — Кто вы, откуда?
— Рязаны, — ответил за всех мужик с черной окладистой бородой. — А ты, никак, батюшка? — добавил он, поднявшись. — Прости, не сразу крест заметил.
Поп выпростал спрятанный в рясе серебряный крест.
— Прости, отец святой, — сказала молодая женщина, — опоганились мы, идучи сюда. И конину, и мышей ели, и все, что под руку пришлось.
— Прости нас, грешных, — сказали остальные.
— Как приятно на злой чужбине своего православного попа увидеть, — сказал черноволосый. — Прости, батюшка, и меня, поганого.
— Бог простит, это грех невольный, — ответил поп. — Будьте верны в татарской неволе слову божьему, не забывайте свое русское племя, и многое простится вам. Не теряйте надежду возвратиться на родину. По приказу царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси православное христианство будет выкупаться за счет царской казны… Не обольщайтесь теми, кто здесь хорошо живет. Они обасурманились, и оттого им стало сытно. Но великая кара ждет их на том свете! Недалеко отсюда, — сказал поп, — сохранился древний Успенский монастырь. По праздникам туда ходят многие русские.
Он сказал еще немало хороших, ободряющих слов, в которых очень нуждались перепуганные люди, томящиеся в неизвестности. На прощание он благословил и дал всем приложиться к наперстному кресту. Выйдя из сарая, поп снова спрятал его под старенькой рясой, чтобы не надругались неверные.
— На душе полегчало, — снова сказал чернобородый. — Словно дома побывал… Хорош батюшка. Слыхали, православные? Поп сказал, что в церковь будем ходить…
Вслед за отцом Василием к невольникам пришел Петр Овчина, доверенный человек мурзы Сулеша. Он тоже был раб, захваченный ордынцами где-то недалеко от Киева пять лет тому назад. Но уже год, как он стал надсмотрщиком над русскими рабами мурзы Сулеша, живущими в Бахчисарае. В других местах были другие надсмотрщики, а всего их было у мурзы четверо. Прежде всего Петр Овчина раскрыл окна, заставленные на ночь деревянными щитами. В сарае стало светло.
— Будете меня во всем слушать, все устроится, — обратился он к притихшим рязанам, — понемногу выкупит вас Москва. Хвалите бога, что попали в эти места к мурзе Сулешу. Если бы в Кафу вас повели да увезли в заморье… тогда не видать бы вам Русской земли. Одно скажу: не хвалитесь богачеством, не говорите татарве, у наших-де родственников денег много, от этого только худо будет, — учил Петр. — Говорите, родственников-де богатых нет, а настоящую цену за нас дадут. Были здесь такие, хвалились, дак татаре таки деньги за них заломили, что только князю какому впору!
— Откеда у нас богачество, — отозвался чернобородый мужик, — не много у хлебопашца за душой денег найдешь. А за науку спасибо, будем говорить, как сказал.
Петр Овчина сразу заметил высокую, статную Анфису и подошел к ней ближе.
— Ты откуда, красавица? — спросил Петр, положив ей на плечо руку.
Анфиса молча скинула руку надсмотрщика и спряталась за спины своих товарищей.
— Да ты не бойся, не трону, — заторопился Петр, — ишь пугливая… Ну, бабы и девки, за мной ступайте! Отведу я вас к старшой жене хозяина. Сегодня у ней по дому работы много. А вы, мужики, погодите здесь, я скоро вернусь.
Женщины тесной кучкой шли за надсмотрщиком, с любопытством и страхом поглядывая по сторонам. Здесь все было чужое, все не такое, как в Рязани. Вместо бревенчатых изб с высокой крышей виднелись низенькие сакли, сложенные из дикого камня. На деревьях росли невиданные плоды. И цветы другие, и птицы. И люди одеты не так, как дома…
— Что это? — спросила пожилая рязанка, показывая на тонкую и высокую башню минарета.
— Церковь ихняя, — обернулся Петр Овчина. — Вместо колокола с этой башни попы на молитву зовут.
Пленники свернули с узенькой улочки в каменные ворота. За забором из серого булыжника раскинулся обширный сад мурзы Сулеша.
— Здесь с гостями пирует мурза, наш хозяин, в жаркую погоду, — показал Петр на цветные шатры, раскинутые под деревьями. — Не любят татары по домам в духоте сидеть.
— А как наш хозяин, шибко злой? — спросил кто-то из пленных.
— Против других татаров — милостивый.
В конце сада люди в грязной и рваной одежде срывали с отяжелевших ветвей созревшие персики и складывали их в большие плетеные корзины. Надсмотрщик в белой чалме и с большим вислым носом прохаживался в саду. Он больно тыкал палкой в спину нерадивых.
Старшая ханская жена оказалась сгорбленной старухой с приплющенным носом и высохшим злым лицом. Она ждала женщин в легкой деревянной беседке, увитой розами. Старуха безжалостно относилась к рабам. Провинившихся она заставляла пить крепкий соляной раствор. Чтобы человек после такого угощения не умер, его приходилось отпаивать бараньим жиром.
Анфиса несколько раз замечала на себе взгляды надсмотрщика Петра. Прощаясь, он незаметно притронулся к ее руке и сунул розовощекий персик.
«Не хватало мне еще новой беды, — подумала Анфиса. — Кроме горя, ничего мне от этого человека не ждать».
А Петр Овчина долго стоял у беседки и улыбался. Запала ему в душу Анфиса.
Глава тридцатая. НЕТ ТАКОГО ДНЯ, ЗА КОТОРЫМ БЫ НОЧИ НЕ БЫЛО
На Русской земле по-прежнему свирепствовали голод и моровая болезнь. Люди скитались как тени, выпрашивая под окнами кусок хлеба, умирали на улицах и дорогах. В Москве на торгу четверть ржи, как и в прошлом году, стоила пятьдесят алтын вместо пяти копеек, а заработать простой человек мог по-прежнему одну копейку в день. Голодных и ослабевших валила с ног болезнь. Люди молили бога о спасении. По всем дорогам стояли бревенчатые церкви и часовни, построенные недавно, во время поветрия. Но и попов подбирала болезнь, и служить в церквах был некому.
Начинался сентябрь. Шли дожди. Дороги размокли и превратились в месиво.
У начальника заставы, боярского сына Семена Левашева, был твердый приказ думных бояр. Он неукоснительно должен сжигать на костре каждого, кто ехал в Москву без разрешительной бумаги и по недозволенной дороге. И сжигать не только самого нарушителя порядка, но и его лошадь, и повозку, и товары. А если едет человек по дозволенной дороге, но без разрешения, таких приказано поворачивать обратно, пусть едет туда, откуда приехал.
