Он громко застонал. Да, ему нужно было услышать эти слова от Софи. Просто необходимо. «Неужели я попал в капкан? — спрашивал он себя. — Капкан унизительной зависимости от собственной жены».
На его губах затрепетала слабая улыбка. «В конце концов, Софи моя жена. И если я попал в капкан, то и она тоже. Она не бормочет слова любви? И не надо. Значит, не чувствует. А те, другие женщины, может быть, они просто говорили то, что я хотел от них услышать?»
Затем он вспомнил тело Софи, выгибающееся, извивающееся под ним, и на сердце полегчало. «Неправда, что она не говорила о своих чувствах. Говорила, но не словами. Да и к чему эти пустопорожние, легковесные признания в любви. Их нет? Тем лучше. У нас будут честные отношения, без всякой сентиментальной идиотской болтовни».
Патрик медленно сел. В его сердце созревала неумолимая решимость. «Все равно я вырву из уст Софи эти слова. Да, это всего лишь слова, но я хочу их услышать. Именно от нее. Но почему мне, которому никогда ни от кого ничего не было нужно, так необходимо услышать слова любви от этой женщины? Потому что…»
Он быстро оделся и вышел из комнаты раньше, чем успел ответить себе на это «почему». А впрочем, был ли ответ?
Патрик завтракал на кухне один. Флоре во дворе устраивал для ошеломленных уэльсцев представление. Показывал свой знаменитый фокус — разбивание яйца одной рукой.
Время от времени ветерок приподнимал штору на кухонном окне, всю в масляных пятнах, и тогда показывался кусочек неба. Оно снова было голубое. Шторм закончился. Патрику не терпелось вернуться на «Ларк» и посмотреть, все ли там в порядке.
Софи он нашел в больничной палате. Она разговаривала с матерью Хенкфорда. Тут же рядом вертелся Генри.
— Юный Генри проникся к вашей жене большой симпатией, — произнес голос с характерным валлийским выговором. Хенкфорд стоял рядом и смотрел в том же направлении.
— А что будет с Генри и остальными, когда они поправятся? — спросил Патрик.
Хенкфорд погрустнел.
— Право, не знаю. Некоторые уже достаточно здоровы, но что с ними делать? В этих краях французов очень мало, и они будут выделяться, как белые вороны. Это уж определенно. А если вернутся домой, то снова станут пушечным мясом.
Патрик вздохнул:
— Отправьте их в Лондон.
— Я вас не понял, сэр, — настороженно произнес Хенкфорд.
— Я сказал, отправьте их в Лондон, там им легче будет найти работу. В Лондоне полно французов, и эти ребята не будут бросаться в глаза.
Джон заулыбался:
— Вы такой добрый, сэр. В самом деле, очень добрый. Ваша леди предложила то же самое, но я отказался, потому что вы могли не согласиться. Ибо в Священном Писании сказано: глава семьи — мужчина. А вы проявили такую доброту.
Патрик направился к жене. Странно как-то все. Вчера Джон сказал, что его мать не говорит по-английски и совсем чуть-чуть по-французски. В таком случае на каком же языке она разговаривает с Софи?
Однако к тому времени, когда он приблизился, миссис Хенкфорд возвратилась к своему пациенту.
— Доброе утро, Патрик. — Софи широко улыбалась. — Я пригласила Генри к нам погостить, а он…
— Сэр, — вмешался Генри, — я сказал леди Софи, что, возможно, вы не захотите меня принять как достойную personage
[20]
и отведете мне место на конюшне.
Патрик бросил взгляд на Генри. Мальчик стоял, плотно сжав губы, спокойно рассматривая его своими серыми глазами.
— Мой юный друг, — серьезно проговорил Патрик, — принимать вас у себя для меня большая честь. Ни о какой конюшне не может быть и речи.
Генри тряхнул головой.
— Но это не должна быть cas de charite
[21]
. Ни в коем случае. На свое содержание я должен заработать деньги сам.
— Кем был ваш отец? — Последнее замечание гордого мальчика Патрик пропустил мимо ушей.
— Генри напрягся.
— Это не важно, потому что он умер. А воспитал меня месье Пере, рыбак.
— Кто научил вас делать поклоны? — спросила Софи. — И говорить по-английски?
— Давным-давно у меня была няня, англичанка, — неохотно ответил Генри. — Но она и maman… их уже нет в живых.
В том, что Генри сын аристократа, не было никаких сомнений. Может быть, в Лондоне удастся отыскать кого-нибудь из его родственников, которые спаслись от репрессий?
— Генри, вы помните фамилию отца? — мягко спросил Патрик.
— Месье Ли Латур, — отозвался Генри после непродолжительного молчания. И затем, встретившись глазами с Патриком, добавил: — Граф Савойский.
— Вот и замечательно, — весело заключила Софи, беря за руку Генри. — Ваше общество в Лондоне мне будет очень приятно. Знаете, иногда бывает так одиноко.
Патрик с трудом сдержал улыбку. Чтобы Софи когда-либо было одиноко? В это трудно поверить.
— Возможно, я принадлежу к знатному роду, — удрученно произнес Генри и потупился. — Но подтвердить титул нет никакой возможности, и, значит, сейчас я никто.
— Я прошу вас сделать одолжение, — сказал Патрик. — Дело в том, что время от времени мне приходится надолго покидать дом. А моя супруга, как вы только что слышали, иногда чувствует себя одинокой. Вы могли бы быть ее… ну скажем, личным адъютантом. На время моего отсутствия.
Генри молчал.
— Но возвратиться во Францию у вас нет возможности, — заметила Софи. — Ив монастыре тоже вечно вы оставаться не можете.
Мальчик все еще колебался, так что пришлось вмешаться Патрику.
— Я уверен, ваш отец желал бы этого, — произнес он твердо.
— Я совершенно не помню отца.
Черт возьми, этот парень упрям как осел!
— В таком случае вам просто придется поверить мне на слово, — объявил Патрик. — Ваш отец, несомненно, пожелал бы, чтобы вы жили в доме аристократа, а не в уэльском монастыре и уж определенно не на конюшне.
— Итак, договорились? — Софи обворожительно улыбнулась. — Генри, не могли бы вы найти Симону и Флоре и сообщить, что мы готовы возвратиться на «Ларк»?
Как только Генри скрылся из виду, к ним приблизился Джон Хенкфорд. Он слышал весь разговор.
— Признаюсь, когда прибыл ваш слуга и сообщил, что вы остановитесь здесь на ночлег, я сожалел. Потому что полагал, что у всех лондонских черные сердца. Но теперь я счастлив заявить и заявляю: это не так. Не у всех лондонских черные сердца.
Софи собралась что-то ответить, но Джон ее прервал:
— И еще, мэм, я… я поражен, как хорошо вы говорите на нашем языке. И тронут, по-настоящему тронут. Так и скажу друзьям в пабе сегодня вечером. Лондонцы, которые говорят поваллийски! Одного этого достаточно — по крайней мере для меня, — чтобы поверить, что англичане не такие уж плохие.
