– Нет, спасибо, – пробормотал Вильерс.
Что проку в этих визитерах? Как тяжело на душе…
– Полагаю, – проговорил герцог, когда Финчли уже собрался уходить, – что у меня не были с визитом ни герцогиня Бомон, ни герцогиня Берроу?
– Среди посетителей не было дам, ваша светлость, – с поклоном ответил камердинер. Он произнес эту фразу терпеливо, очевидно, думая, что хозяин забыл правила светского этикета. Но Вильерс все помнил – разумеется, дамы не могли его посетить.
Хотя в глубине души он надеялся, что Джемма, возможно, решится приехать – ведь она говорила, что они друзья. Хотя, видимо, их дружба не настолько сильна…
– А мой поверенный в делах приходил?
– Приходил. Разве вы не помните, что составили завещание?
– Разумеется, помню, – процедил герцог сквозь зубы. Конечно, это была ложь. Потом, пожалев неловко переминавшегося с ноги на ногу камердинера, он добавил: – Вы свободны, Финчли.
Тот исчез. Вильерс уставился на свои исхудавшие пальцы – они стали очень тонкими, почти прозрачными… Безусловно, Джемма не могла его навестить – это было бы равнозначно публичному признанию, что у них роман, причем, что хуже всего, это было бы неправдой. Как глупо он поступил когда-то, проигнорировав то, что могло стать приглашением к их роману…
– Дурак, дурак, – прошептал он едва слышно. Лихорадка снова брала свое – у герцога начала кружиться голова. По утрам она оставляла его в покое, но сейчас, когда день клонился к вечеру, он опять чувствовал ее приближение: его словно подхватило каким-то мощным течением и начало засасывать в темную бархатную глубь.
«Я действительно могу умереть, – в первый раз подумал Вильерс. – И что за дурацкий способ отправиться на тот свет – умереть от раны, полученной на дуэли из-за невесты, которую не любишь! Расплатиться жизнью за необдуманное слово, за один укол шпагой!»
Однако много ли он теряет? Есть ли что вспомнить? Только несбывшиеся надежды и потеря друзей… Бенджамин мертв, Элайджа… Элайджа женат на Джемме… Но как разболелась голова… И все же есть кое-что, что он должен помнить, есть одна вещь, которую он обязан успеть сделать.
Свет перед глазами начал постепенно меркнуть, но герцог нашел в себе силы позвать:
– Финчли!
Камердинер тотчас явился.
– У меня опять начинается жар, – сказал он своим надтреснутым от слабости голосом. – Принесите воды, а также перо, чернила и бумагу – мне надо написать записку. Побыстрей, пожалуйста, пока не начался бред.
Но к тому времени как камердинер вернулся, герцог уже не мог вспомнить, что же он хотел написать.
– Та женщина, – с трудом произнес он. – Адресуйте это ей…
– Какая женщина? – терпеливо спросил Финчли, усаживаясь на стул возле кровати.
Вильерс широко раскрыл глаза: тощая фигура его камердинера закачалась, удлинилась, у него выросли рога… Веки герцога отяжелели и опустились.
– Мы все были друзьями, конечно, – пробормотал он. – Как ее зовут? Шарлотта, наверное. Да, Шарлотта. Так и напишите – поздравление от его светлости, герцога Вильерса…
Он замолчал, забыв, что именно хотел написать и что вообще собирался что-то писать, – вокруг него плескался невесть откуда взявшийся пруд с приятно согревавшей тело водой, и герцог поплыл, чувствуя себя легко и свободно. Вдруг до него донесся приглушенный, размытый, но настойчивый голос Финчли:
– Ваша светлость, скажите мне ее фамилию!
– Чью?
– Шарлотты. Той женщины, которой вы хотите отправить письмо.
– Я хочу отправить письмо? – удивленно переспросил Вильерс, чувствуя, что вопрос звучит нелепо. – Шарлотте? Вы имеете в виду Шарлотту Татлок, довольно странную особу, старую деву?
Утомленный тирадой, он обессиленно откинулся на подушки. «Что еще за письмо, черт возьми?»
– Нет, нет, не письмо, я хотел сказать… сообщите ей… – с трудом ворочая языком, проговорил он и умолк – у его ног снова разверзлась теплая, зовущая глубь пруда, где наверняка обитали прекрасные светлоглазые русалки с зелеными чешуйчатыми хвостами, готовые раскрыть ему свои объятия, окружить заботой… – Попросите ее навестить меня, Финчли, – прохрипел Вильерс.
До него донесся скрип пера по бумаге, который тотчас отозвался в его мозгу болезненной пульсацией.
– Теперь уходите, – собрав последние силы, приказал он. – Отправьте записку с посыльным.
Когда за Финчли затворилась дверь, герцог с облегчением закрыл глаза и нырнул в пруд. К его разочарованию, там не оказалось ласковых светлоглазых русалок, только мелькали какие-то тени и было ужасно жарко, словно внизу клокотало огненное жерло подводного вулкана.
Вильерс набрал в легкие воздуха и погрузился в раскаленную бездну – до следующего рассвета.
Глава 22
Лавка редкостей Груднера располагалась далеко от проезжей части, в самой глубине квартала. «Редкости», в изобилии выставленные в ее остроконечных готических окнах-витринах, по виду больше всего напоминали принесенный с ближайшей свалки хлам.
Сгорая от нетерпения, Поппи торопливо выскочила из экипажа – ей уже много лет хотелось побывать в таинственной лавке, но ее мать, леди Флора, всегда была категорически против. Уайтфрайерз, район, где разместился со своим товаром Груднер, относился к «свободным территориям», которые почтенная леди Селби называла не иначе, как «беззаконными». По мнению же Поппи, улица, открывшаяся ее взору, ничуть не отличалась от остальных – закопченных и заполненных толпами горожан – и совершенно не походила на сердце бандитской вольницы.
Джемма последовала за подругой гораздо медленнее, стараясь не задеть краем кринолина забрызганную грязью дверцу кареты.
– Похоже, мистер Груднер с подозрением относится к мылу и воде, – пробормотала она, оглядев запыленную витрину.
– Ты только посмотри на это, дорогая! – воскликнула Поппи, указывая на одну из выставленных за стеклом вещий.
Герцогиня Бомон наклонилась, чтобы рассмотреть ее сквозь слой пыли.
– Старая перчатка для верховой езды? – удивилась она. – Что в ней особенного? Уж не летает ли она, как птица?
– Она принадлежала самому Генриху Восьмому! Видишь – это написано на табличке.
– А где доказательства, что это правда? – хмыкнула Джемма. – Мы с тобой тоже можем взять какую-нибудь старую перчатку и написать на табличке, что она принадлежала хоть самому царю Соломону – поди проверь!
Лавка оказалась довольно тесным помещением со стенами, покрашенными в приятный темно-красный цвет. Это было настоящее царство стекла – всюду банки со стеклянными крышками, стеклянные полки, и даже подставки для особо ценных экземпляров тоже были сделаны из стекла.
