Едва рыдания немного стихли, Элайджа заговорил:
— Наверное, тебе следует самой уйти от меня.
Джемма резко выпрямилась и посмотрела на него горящими глазами.
— Что ты сказал?
— Ужасно заставлять самого дорогого человека выносить страдания. Ты…
Он замолчал, потому что она принялась с детским отчаянием шлепать его ладонями по груди.
— Нет, больше тебе не удастся отослать меня прочь! Как можно этого не понимать?
И снова зарыдала, беспомощно повторяя:
— Никогда не пытайся от меня избавиться! Слышишь, никогда!
— Прости! — Элайджа испуганно прижал жену к груди. — Глупые слова. Прости, милая!
Полные слез глаза светились решимостью.
— Ты только что по ошибке нас разлучил, — произнесла она негромко, но упрямо. — Любишь повторять, что я принадлежу тебе, но, кажется, забываешь, что сам в равной степени принадлежишь мне.
Элайджа вслушивался в полный страсти голос и внезапно открыл простую и неоспоримую истину: Джемма любила его. Мудрая, великодушная любовь помогла ей забыть измену и долгую разлуку.
И все же предстояло узнать ответ на самый главный вопрос. Он сжал ладонями ее печальное личико и отстраненно заметил, что пальцы дрожат.
— Скажи, ты сможешь меня простить?
Она растерянно заморгала.
— За что?
— За то, что не удастся остаться рядом навсегда. Поверь, мне бы очень этого хотелось.
— Знаю, — прошептала Джемма и нежно поцеловала в губы. — Знаю и верю.
Глава 24
2 апреля
Следующим утром Джемма уединилась в маленькой гостиной и предалась размышлениям. Предстояло понять, как жить с постоянным предчувствием беды и с огромным камнем на сердце. Бегать за Элайджей по пятам и требовать от него, чтобы он следил за здоровьем? Ни в коем случае. Мелочная опека вызовет раздражение и гнев. К тому же всякий раз, когда она начинала прислушиваться к неровному, скачущему биению его сердца, едва сама не падала в обморок.
Но жестокий страх не отступал ни на минуту. Стоило поднять руку над шахматной доской, как пальцы начали предательски дрожать. Едва Джемма решила отложить размышления до лучших времен и собралась навестить мужа в кабинете, как в дверь постучали и на пороге возник чрезвычайно мрачный Фаул.
Герцогиня вскочила так стремительно, что по неосторожности смела со стола доску. Фигуры раскатились по полу.
— Что-то случилось с?..
Дворецкий понял тревогу госпожи и поспешил успокоить:
— Все в порядке, ваша светлость. Если его светлости внезапно станет нехорошо, позову вас заранее, до того как войду в комнату.
Джемма без сил опустилась в кресло.
— Спасибо, Фаул. — Пальцы ее дрожали, словно листья на ветру.
— Приехала вдовствующая герцогиня, — оповестил слуга.
От волнения Джемма даже не подумала, что для столь неожиданного появления должен существовать конкретный и достаточно весомый повод.
— Вдовствующая герцогиня? Матушка его светлости?
— Я поместил гостью в розовую комнату, — доложил Фаул. — Она выразила желание немедленно с вами встретиться. Кажется, собирается вскоре вернуться в Шотландию.
— Вернуться в Шотландию? — удивленно переспросила Джемма. — Но это же невозможно! Я уверена, что ее светлость изменит решение и останется у нас надолго. Будьте добры, поставьте в известность миссис Тьюлип.
Мрачное выражение лица дворецкого получило убедительное объяснение. Джемма встречалась со свекровью очень давно и не осмелилась бы назвать впечатление приятным. Вдовствующая герцогиня выглядела высокой и сердитой, а держалась по-мужски. В целом же создавалось впечатление подступающей опасности.
Первые недели замужества юной супруге пришлось провести в окружении множества картин на один и тот же сюжет: повсюду Юдифь держала на блюде голову Олоферна (тело при этом напрочь отсутствовало). Снять тенденциозные произведения она не решалась, потому что опасалась гнева свекрови, но едва вернувшись из Парижа, первым делом уничтожила шедевры, не допустив даже тени сомнения.
— Ваша светлость, — учтиво приветствовала молодая герцогиня вдовствующую герцогиню и склонилась перед ней в глубоком реверансе. А когда осмелилась поднять голову, то увидела, что свекровь почти не изменилась. Держалась она, как всегда, прямо и, хотя опиралась на трость, вовсе не выглядела слабой. Возникало впечатление, что, подобно шпаге Вильерса, трость служила оружием.
Сын унаследовал от матери красивые, правильные черты, однако в отличие от спокойствия и уверенности герцога на ее лице читались раздражение и крайнее нетерпение.
— Джемма, — без обиняков заговорила леди Бомон, — благодарю за возвращение из Парижа.
Что ж, начало можно было считать вполне мирным.
— Давай присядем, — продолжила свекровь. — Нога не позволяет подолгу стоять.
— Очень жаль об этом слышать. — Джемма устроилась напротив гостьи. — Элайджа вам написал?
— Нет.
— Но вы все знаете.
В облике матери сквозила острая тревога за судьбу сына.
— Я поняла, как только услышала об обмороке в палате лордов. Что-то незаметно, чтобы ты ждала ребенка.
— Боюсь, пока еще оснований для надежды нет, — неуверенно ответила Джемма. — Точнее, возможность существует, но делать выводы рано.
— Скорее всего, наследство достанется непутевому кузену. Глупец пытается выглядеть лучше, чем есть на самом деле, и заказывает одежду со специальной подкладкой — чтобы и бедра, и грудь казались внушительнее. Хорошо хоть, что умеет держать язык за зубами. А жажда всеобщего восхищения все-таки не самый страшный грех на свете.
— Конечно, вы правы, — подтвердила Джемма, сама не понимая, с чем именно соглашается.
— Я приехала, чтобы обратиться к тебе с просьбой, — пояснила леди Бомон, прервав недолгое молчание, во время которого она задумчиво теребила бриллиантовый кулон в форме рога изобилия. Джемма сочувственно заметила, что пальцы распухли от ревматизма. А ведь когда-то свекровь носилась по дому подобно вихрю, и резкий голос, словно удушливый дым, просачивался во все щели. Тогда и морщин было мало, и пальцы послушно двигались.
— Конечно, — повторила Джемма. Вдовствующая герцогиня посмотрела ей прямо в лицо, и глаза оказались точно такими же, как у Элайджи: темными и горячими, словно угли. — Готова выполнить любое желание.
— Я хочу, — медленно, тяжело заговорила свекровь, — нет, настаиваю на том, чтобы вы прекратили супружеские отношения и проводили ночи в разных спальнях. — Трудно было понять, какие чувства в этот момент боролись в душе старой герцогини, но лицо казалось одновременно скорбным и воинственным.
