Тут подавали самый вкусный в Москве кофе, самые свежие
ананасы и только что выловленных в Сен-Мало устриц. Тут праздновали дни
рождения выросших дочерей и их помолвки с «достойными людьми», которые или уже
состояли в клубе, или же автоматически должны были стать его членами.
Олег Петрович Никонов, бывший старший научный сотрудник,
бывший начальник лаборатории и автор многих научных статей, когда-то
экономивший свои честно заработанные двадцать долларов, которые непременно
нужно было привезти домой «нетронутыми», чтобы порадовать жену, обожал клуб
«Монарх» и платил бешеные деньги за членство в нем.
— Кофейку, Олег Петрович? — негромко спросил возникший из
приглушенного света знакомый метрдотель и неуловимым движением указал Олегу
Петровичу именно то место, где его ожидал партнер. Это было сделано так
виртуозно и незаметно, что Олег Петрович его движения даже и не заметил, а
просто глаза словно сами по себе сразу нашли нужного человека.
— Олег Петрович! А я вас… уже давненько поджидаю.
— День сегодня нескладный, — негромко сказал Олег, направляясь
к креслам.
— На лыжах катались? Погодка сегодня замечательная!
Счет пошел. Это был первый удар по воротам.
— Холодно на лыжах, Виктор Иванович! — возразил Олег,
подходя, и энергично тряхнул сильную сухую руку.
— Выпьете?
— Не откажусь.
Партнер пил коньяк, который Олег не любил, но пришлось
заказать то же самое.
— И кофе, как обычно.
«Как обычно» — это означало большую чашку очень крепкого
кофе, коричневый сахар, глоток холодных сливок и итальянскую минеральную воду.
Олег Никонов всерьез верил, что итальянская минеральная вода
лучше французской или скандинавской, что кофе должен быть определенной марки, а
сливки именно холодными, и от души презирал тех, кто ни во что это не верил.
Он так привык притворяться перед другими, что в конце концов
научился притворяться перед самим собой!
Официант ускользнул прочь, никем не замеченный, как Золушка
с бала, и Виктор Иванович смеющимися глазами посмотрел Олегу в лицо.
— Когда вы улетаете?
— В конце следующей недели.
— Вас, молодых, все носит по разным странам! А нам,
старикам, дома как-то привычней. В родном колхозе, знаете, и овин — дворец!
Олег глянул на сигарный ящик, который поднес все тот же
никем не замеченный официант, неторопливо выбрал сигару, и ящик сам собой
испарился, зато на его место явилась специальная пепельница, длинные спички и
гильотинка для сигар.
— Колхоз, говорите? — переспросил он и тут только позволил
себе улыбнуться. — Дай бог нам такой колхоз, всем и каждому в отдельности!
Виктор Иванович владел обширным поместьем на берегу
Истринского водохранилища. Поместье было самое настоящее — с домом, мезонином,
службами, огородами, оранжереей, чайным павильоном, небольшой пристанью, где
летом на специальных лагах вздымалась белая трехмачтовая яхта, а зимой на льду
устраивались каток и иллюминация.
Когда начались брожение умов и всяческая неразбериха в духе
отъема незаконно присвоенной земли по берегам незаконно присвоенных речек,
Назаров только посмеивался. Весь местный народец был за него горой, ибо Виктор
Иванович не только сам жил-поживал, но и другим жить давал. Рядом со своим
пляжиком Виктор Иванович оборудовал второй — для всех желающих — с белым
песком, кабинками, лавочками, подъездной дорогой и даже чебуречной под названием
«Пиво-Воды». Никто и помыслить не мог, чтобы поместье, к примеру, отняли, а
пляжи вернули народу, то есть превратили бы в помойку и стоянку для
автомобилей. У Виктора Ивановича пляжи регулярно убирались, песочек довозился,
машины на берег не допускались, пиво с водами никогда не скудели, деревца
зеленели, а минувшим летом волейбольную сетку натянули и утрамбовали площадку
под игру в городки. Почему-то считается, что русский человек любит эту
национальную забаву и с удовольствием предается ей в часы досуга, однако в
городки никто играть так и не стал, и на площадке поставили пластмассовые горки
и раскрашенные паровозики — для малышни.
Виктор Иванович в своем «колхозе» был един в трех лицах — и
бог, и царь, и отец родной, и Олег вполне понимал его привязанность к отчизне.
За границей он был просто богатый человек со всеми атрибутами, присущими
нуворишу, — отели, лимузины, курорты и ювелирные магазины на площади Вандом в
Париже. А на родине на него молились, а это всякому приятно!..
— Пора тебе, Олег Петрович, тоже домиком обзавестись, —
говорил между тем Виктор Иванович, — чего в городе-то страдать, ни воздуху, ни
простору!.. Вот у нас в колхозе сейчас так замечательно! Дымком пахнет, камин
топится, вечерком выйдешь на морозец, пробежишься с собаками — и в баньку! Как
хорошо!
— Вкусно рассказываете, Виктор Иванович!
— А что там, вкусно-невкусно! Вы, молодые, теперь все
знаете, все понимаете, во всем разбираетесь, а самое-то главное что?.. Самое
главное — быть ближе к земле, к настоящему, истинному! А где тут найдешь
истинное? Вот в этом клубе твоем, что ли?!
Олег улыбался, раскуривая сигару. Счет очкам он уже потерял,
Назаров сегодня решил отчитать его по полной программе, кажется, на его языке
это называлось «пожурить».
А что ж не пожурить, говаривал он, когда есть за что!..
— Мы, старики, вам, молодым, еще сто очков вперед дадим, а
все почему? Потому что мы крепкой породы, а вы все хлипкие какие-то и вдали от
природы!..
— Да какой же я молодой, Виктор Иванович! — возразил Олег. —
Сорок три года скоро! Я уже… средне молодой!
— Сорок три года! — презрительно фыркнул Назаров. —
Мальчишка! Я в вашем возрасте штангу выжимал и на турнике сто раз мог
подтянуться, а все почему?
— Потому что крепкой породы, — не выдержал Олег Петрович. —
Так что там у нас с вами выходит, Виктор Иванович?
Партнер, видимо, понял, что воспитательный процесс
затянулся, помолчал для порядка и заговорил о делах.
Никонов покупал помещение под картинную галерею — ко всем
своим многочисленным занятиям Олег Петрович планировал добавить еще и
галерейку, где можно было бы выставлять и продавать картины, скульптуры и
прочие художественные произведения. Затевая галерейку, Олег преследовал две
цели — дома у него эти самые художественные произведения уже решительно не
помещались, картины стояли в кабинете, занавешенные тряпками и прислоненные
одна к другой, и хорошо было бы завести под них отдельное помещение, ну, и
заодно занять чем-нибудь предыдущую пассию, которая из разряда пассий перешла в
разряд старых подруг.
Пассия была художницей, не слишком хорошей, но… продвинутой.
Носила длинные юбки с кружевной подбивкой вместе с солдатскими шнурованными
ботинками, толстые выпуклые железные браслеты по пять на каждой руке, крупные
бусы, узкие очочки и бархатную повязку на бледном лбу. Олег Петрович быстро
утомился в ее обществе, ибо нужно было не только весело проводить время, но и
«соответствовать», а «соответствовать» ему было сложновато — иногда он не мог с
одного взгляда отличить Бастьен-Лепажа от Лермита, а уж в современном искусстве
вообще почти ничего не понимал, и девушку это сердило. Изображенный на картине
огромный коричневый глиняный унитаз, заваленный доверху отрезанными
человеческими головами с высунутыми и прокушенными языками, мученически
искаженными ртами, заведенными или скошенными глазами, и с трубой, из которой
вытекает река нечистот, подозрительно похожая на человеческие мозги, вперемешку
с книгами, партитурами, какими-то свитками, представлялся Олегу Петровичу
плодом больного воображения художника. А девушка твердила, что именно так и
создаются все шедевры, и литературные, и музыкальные, — всякие шедевры, в
общем!..
