Это была тщательно продуманная фраза.
Она готовилась, понял Олег. Она знала, что я буду звонить, и
репетировала речь, и придумала эту самую «истину в последней инстанции».
— Понятно, — сказал он скорее себе, чем ей.
— Что? — переспросила бывшая жена. — Что тебе понятно?..
Он так и не осознал как следует, почему они тогда развелись.
Ему некогда было в этом разбираться. Некогда и страшно. Он зарабатывал деньги,
и вдруг стало всего вдоволь — одежды, еды и даже машин. Времени, правда, совсем
не стало, и выяснилось, что в Париж на романтический уик-энд лететь нет никакой
возможности и неохота, потому что туда то и дело приходится мотаться по делам.
Впрочем, пару раз они слетали и проделывали там все, что полагается
проделывать, в смысле романтики. Они завтракали с шампанским на балконе отеля
«Крийон», съездили в Сен-Жермен, и на заднем сиденье такси нежно прижимались
друг к другу, и, помнится, даже держались за руки, выпили кофе на Монмартре и
обозрели великий город от подножия собора Сакре-Кёр. Что там еще у нас в списке
такого, романтического? Ах да, конечно, Люксембургский сад, вишня в шоколаде и
букетик мелких белых роз. Все было исполнено, ничего не упущено, и это было
самое худшее время в их супружеской жизни, неуклонно приближавшейся к финалу.
То ли они оба слишком многого ждали от поездки, какого-то
всплеска любви и эмоций, а ничего не всплескивало. То ли к тому времени им было
решительно не о чем друг с другом говорить. То ли думали они о разном — он, по
привычке, о делах, а она, от незанятости, о магазинах. Но развелись они сразу
по возвращении с последнего романтического уик-энда!
Слово-то какое гадкое — уик-энд! Хорошо образованному Олегу
Петровичу чудилась в нем фальшь, киношность и вообще что-то свинское, может
быть, потому, что свинья хрюкает именно такими звуками «уи-уи!».
Он не давал труда объяснить себе — почему вышло так, а не
иначе, почему любовь, которой когда-то было так много — в ней можно было
купаться, — куда-то делась! Почему стало скучно, так невыносимо скучно, что
выходные — худшее время — приходилось планировать гораздо более тщательно, чем
самый сложный рабочий день! Планировать именно для того, чтобы не оставаться
наедине, не сидеть перед телевизором, глядя нелепые картины, которые там
показывали, не начинать с утра пить, потому что больше уж решительно нечем было
себя занять, а дожить до работы как-то нужно!..
Вот квартира, и все в ней как всегда, и все привычно и
удобно устроено, и когда поутру открываешь глаза и осознаешь, что сегодня
никуда не надо, так и тянет немедленно повеситься в ванной на крючке для
душа!..
И начинается день, и тянется бесконечно, и кофе уже выпит, и
школьные дела дочери кое-как прояснены, хоть прояснять нечего — дочь всегда
прилично училась, без блеска, но и без грозных провалов. И вроде бы уж надо
как-то возрадоваться — желанное время, «выходные с семьей», и на работу не
ехать, — а радости никакой! И все, что придумывается дальше — кино, гости,
теннис, — все уж было в прошлые выходные и будет в следующие, и по большому
счету это никому не нужно!.. У жены каждый день выходной, дочери охота к Ленке
на день рождения, а он назначен только на пять, значит, сиди до пяти с
родителями, как дура, у Олега телефон за все утро ни разу не зазвонил, а он
давно привык к тому, что тот должен звонить, звать его к себе, разрывать на
части! Он привык спешить, не успевать, распределять время, а тут раз в неделю и
распределять ничего не нужно, хоть застрелись!.. Ему некогда было выдумывать
праздники, а жена выдумывать, должно быть, не умела или не хотела, и праздники превратились
в каторгу.
Сначала праздником были три десяточки гонорара, две из
которых он привозил «нетронутыми». Новый год и майские выходные в паршивом доме
отдыха, но все это было весело, радостно!.. Потом праздником стала шуба,
ресторанчик с вкусной едой, грандиозные планы покупки новой квартиры.
Праздником стали машины, дом в Подмосковье и этот самый уик-энд в Париже, будь
он неладен!
А потом праздников не стало вовсе.
К сорока годам Олег Петрович точно понял, что скука — это не
отсутствие веселья. Это отсутствие какого бы то ни было смысла.
Смысла в их общем существовании не стало никакого, и они
развелись. Кажется, этого никто не заметил, даже дочь.
Потом он придумал то, что было ему удобно, — жена много лет
не работала, а он работал как лошадь, и тут интересы их разошлись, или дороги,
что ли, разошлись, как пишут в умных журналах. В общем, что-то разошлось и
обратно никак не сходилось!
Она вскоре вышла замуж за Эдика, их общего приятеля, который
к тому времени тоже с кем-то разошелся и решил, что, если он поменяет жену,
этот самый пресловутый смысл, которого не стало, появится вновь. Олег не знал,
появился он или нет, но однажды встретил бывшую жену в ресторации с неким
молодым неизвестным красавцем, смутно напоминавшим Гену Березина. Тогда в ресторане
она вдруг покрылась пунцовым румянцем, засуетилась, стала пересаживаться так,
чтобы он ее не заметил, и он сделал вид, что не замечает, и дал ей уйти
непобежденной, и никогда ни о чем ее не спрашивал.
Со смыслом, видимо, и у нее было неважно.
Он старался не сожалеть и не вспоминать, но иногда вдруг
подступала к самому горлу, к глазам мучительная тоска по прошлому, где было так
радостно, так понятно, так чисто, где так весело было обниматься в выходные на
диване, шептаться и замирать, когда вдруг маленькая Машка начинала возиться и
пищать в своей кроватке!.. Где весь смысл их существования был только друг в
друге, где все было ясно и надежно устроено, где ему сияли глаза жены и он
чувствовал, что они, его девочки, без него пропадут и для них он самый лучший,
самый нужный человек на свете!..
— Олег, — осторожно позвала жена из телефонной трубки. — Что
ты замолчал?
— Я дам ей денег, — сказал он ледяным от вдруг подступившей
тоски голосом. — Сколько нужно, столько и дам.
— Да особенно не нужно, — грустно ответила бывшая жена. —
Эдик сказал, что купит ей билет. Это она уж так…
— Ты скажи ей, чтобы она мне позвонила.
— Скажу.
— Ну все, — не в силах продолжать эту муку, решительно
объявил Олег Петрович. — Пока.
— Пока, — помедлив, сказала она. — Береги себя.
Он бросил нагревшуюся трубку на кровать, и она приземлилась
как раз на брошенный свитер.
Я не буду думать, приказал он себе. Изменить ничего нельзя.
И никогда было нельзя!..
Или я просто не пытался ничего изменить? Не думал о близких?
Или думал как-то не так, как нужно было о них думать?
Олег Петрович натянул водолазку, а поверх нее самый любимый
пиджак, будто этот пиджак мог как-то спасти его от несовершенства мира, вдруг
обрушившегося на него, и крикнул в глубину квартиры:
— Гена!
