Никто не поможет. Никто не возьмет на себя его беду. Никто и
никогда не закроет его грудью от неприятностей, а времена, когда все беды можно
было решить, привалившись к материнскому плечу, давно минули.
Господи, подумал Федор Башилов неожиданно для себя, помоги
мне!..
— Парень, — вдруг донеслось из башлыка, — хочешь, я тебе
сосисочку сделаю? Горяченькую. Съел бы, что ли! Глянь, вон какой зеленый!..
— Не надо, — проскрипел приготовившийся умирать Федор.
— Да ладно, чего там «не надо»! Сейчас сделаю! И кофейку
глотни.
В руке у него как будто сам по себе откуда-то взялся
тяжеленький и теплый стакан, из которого вкусно и остро пахнуло кофе, а в
другой руке — горячая булка.
— Горчицу не стал класть, рот-то у тебя вон разбитый весь,
драть будет горчица-то! Да ты хлебни, хлебни!..
Федор хлебнул из стакана, стало горячо и сладко, и приятно
разбитым губам, и он вдруг почувствовал, что голоден, так голоден, что от
запаха булки с сосиской сводит живот.
Он накинулся на еду, торопясь и обжигаясь, и тот, в башлыке,
отвернулся, наверное, чтобы не смущать его. В два укуса Федор уничтожил булку и
выпил кофе, и даже сумел стакан поболтать, чтобы осевшая сладкая пенка не
пропала, и не пролил ни капли!.. И в этот момент он позабыл обо всех своих
бедах, о том, что он один в огромном мире, что все пропало, и мать пропала
тоже, и он не знает, что теперь делать, — так вкусно ему было.
— Спасибо, — сказал он в сторону башлыка и вылил в рот
последние капли кофе. — Спасибо вам большое.
— Не на чем.
Он не знал, сколько стоит то, что он съел, и поэтому полез в
карман, извлек мятый полтинник и стал совать башлыку, а тот сказал укоризненно:
— Мамке полтинник-то отнеси!
И не взял!..
Федор преисполнился такой жгучей благодарности, что даже
слезы навернулись на глаза, и он шмыгнул носом, чтобы они, не дай бог, не
пролились, и еще вдруг вспомнился ему тот мужик, который вылез из своей
гигантской и гладкой машины, чтобы помочь, и помог!..
И еще Федор подумал, что отец ни за что бы не вышел.
Никогда.
Что-то изменилось у него в голове, когда он неожиданно для
себя стал сопротивляться, когда боль хлестнула его мозг и прожгла насквозь.
Все-таки он не дался без боя, и если эти скоты думают, что Федор Башилов просто
букашка, которую можно раздавить сапогом, — они ошибаются! Просто так он не
дастся!
Особенно теперь, после того мужика из машины и булки с
сосиской, за которую у него даже не взяли денег!..
Пусть ему хуже, чем последнему палестинскому нищему — дался
ему этот нищий! — все равно есть эти два мужика, которые пришли на помощь.
Просто так.
До сегодняшнего дня он был уверен, что просто так никто
никому не помогает. И его отец никогда не помог бы! Никогда!
…и что это значит?!
— Спасибо вам большое, — еще раз отрывисто пролаял Федор в
сторону башлыка, и тот кивнул, а Башилов выбрался из своего укрытия на тротуар,
где его сразу хлестнул ледяной ветер. Сейчас он отправится на Фрунзенскую и еще
раз попытается поговорить со вздорным старикашкой, который так его обжулил!
Впрочем, Федор сам виноват — нужно было головой соображать,
а не одним местом. Теперь, когда у него появилось «дело», он немного
приободрился и перестал думать о себе, что он несчастней любого палестинского
нищего — почему палестинского?..
Веронике Башиловой позвонили, когда она чистила картошку.
Что-то так захотелось оладий из жареной картошки, просто невыносимо! И чтобы
обязательно на сале пожарить.
Федор маленьким очень любил такие оладьи. Он вообще много
чего любил. Любил снег — у него был красный комбинезон, и он, как щенок, рылся
в снегу, а потом валялся в сугробе и хохотал. Любил книжки — особенно про
Винни-Пуха, и все заставлял ее читать то место, где Тигра спас Кролика и
Пятачка. Любил ездить к бабушке — и всегда старательно наряжался перед тем, как
они должны были отправиться в гости.
Вероника чистила картошку, кожура падала в ведро. Она
чистила и улыбалась воспоминаниям.
Еще он любил яблочный пирог и всегда помогал ей резать
яблоки, когда стал постарше. И любил разговаривать про Париж. Это уже после
того, как она показала ему фотографии. Они валялись на диване и говорили друг
другу, что однажды обязательно поедут в Париж и пойдут в собор Святого Северина
на Левом берегу, и там как раз в это время будет играть орган. Когда она
рассказывала про собор и Левый берег, он слушал как завороженный, от
удовольствия у него даже волосы на голове шевелились!
А потом он вырос и понял, что Алексей ушел из-за нее, из-за
того, что не смог жить с ней, и она, получается, испортила не только свою
жизнь, но и жизнь сына!..
Может, нужно было отдать его отцу? Или как-то уговорить
Алексея остаться?! Или… или…
Очистки падали, и на них капали слезы — а она и не заметила,
как перестала улыбаться!..
Что теперь сожалеть, когда изменить ничего нельзя, как
нельзя повернуть время!
Федор вырос, и оказалось, что ему совсем не нужны рассказы
про Париж, и она, Вероника, ему тоже не нужна и только раздражает тем, что
пристает, канючит, просит звонить, если он задерживается! Конечно, сын хочет
жить по-другому, не так, как его мама, — уж больно трудно! Но как прожить легко
на зарплату музейного работника, когда еще есть старая мать и бывший муж не
дает ни копейки! Когда помощи ждать неоткуда, и вечно не хватает ни на что, и
дешевый сыр со свежим хлебом — самое главное лакомство?
Она всегда думала, что сын будет любить ее всю жизнь,
по-щенячьи, искренне, всей душой, и совершенно не понимала, как ей справиться с
его нынешней нелюбовью, вечным раздражением и какой-то брезгливостью, которая,
как ей казалось, мелькала у него в глазах, когда он смотрел на нее!
Телефон зазвонил, когда она уже задвинула под раковину ведро
и начала тереть на терке ровные скользкие картофелины.
Телефон зазвонил, и она заворчала сердито, потому что всем
известно, что натертая картошка немедленно начинает синеть, если не бросить ее
сразу на сковородку!
Она бросила нож и, вытирая руки о фартук, пошла в комнату,
где стоял телефон.
— Вероника Павловна, это вы? — испуганно спросила Вера
Игнатьевна, заведующая сектором французского искусства.
Вероника удивилась.
— Я, конечно! А что случилось. Вера Игнатьевна?
— А вы не смотрите?! — ахнула та.
Вероника решила, что заведующая звонит, чтобы рассказать ей
содержание нового сериала. У них в музее сериалы смотрели все.
Сорокапятилетние наивные девчушки вроде Вероники смотрели
про любовь и предательство, девушки постарше, посолидней, к шестидесяти годам,
смотрели про измены, стяжательство и про мафию, а совсем взрослые, за
семьдесят, про войну, Сталина и Инну Чурикову в роли великой русской актрисы.
