Пришлось вмешаться Элинор.
— Герцог хочет стать попечителем! — крикнула она Лизетт. — У него есть тяга к милосердию. Он даже подумывает о том, чтобы устроить собственный приют.
Тобиас насмешливо фыркнул, но Лизетт и бровью не повела.
— Я и сама подумываю о том же, — призналась она. — Я заметила, что эти дети очень худые, и задумалась о том, хорошо ли о них заботятся? Не сомневаюсь, что их рацион вполне достаточен. Возможно, они плохо едят, потому что им не дают того, что им нравится? В моем приюте все они получали бы свои любимые блюда!
— Еще один повод, чтобы прокатиться в этот приют и все проверить, — заметил Вильерс.
— Мы едем туда все вместе! — вскричала Лизетт, хлопая в ладоши. — Я хочу посмотреть на их кроватки, все ли с ними в порядке. Им должны были завезти новые.
— Прекрасно, — сказала Элинор. — Едут все.
Она исчезла с балкона, даже не попрощавшись с Вильерсом. Это заставило его нахмуриться. Он едва расслышал, что Лизетт назначает ему встречу в комнате для завтраков.
— Эй, — раздался, едва он вернулся в спальню, детский ломающийся голосок, который мог принадлежать лишь его отпрыску Тобиасу. — Ты возьмешь меня с собой?
— Тебя? Зачем?
— Хочу походить по окрестностям. Об этом месте рассказывают много всяких историй.
— Надеюсь, хороших? — спросил Вильерс.
Его дети ни в чем не нуждаются, попытался он успокоить себя. Лизетт в курсе всех дел. Но Тобиасу удалось высечь в нем искру сомнения.
— Ладно, ты едешь, — согласился он.
Тот кивнул и направился к двери.
— Подожди, — крикнул Вильерс, гадая, как бы его незаметно приласкать. — Ты уже позавтракал? — спросил он.
— Меня пытались напичкать овсянкой в шесть утра, — понуро отозвался тот. — Я буду в детской.
— Овсянкой? Ты не хотел, а тебя заставляли?
Мальчик рассмеялся:
— Я не стал ее есть, и лакей принес мне мясной паштет.
— Ты, конечно, наградил его чаевыми? У тебя достаточно денег?
— Нет, благодаря тебе, — ответил Тобиас. — Эшмол дал мне немного.
Вильерс стал одеваться. Забыв о камердинере, он сам выбрал себе костюм алого цвета для верховой езды с петлицами, вышитыми золотом. Его начищенные ботфорты тоже блестели, и на голенище каждого из чих красовалась кисточка из французского шелка. Волосы он зачесал назад, стянув их алой лентой. Свою герцогскую длань он украсил массивным золотым кольцом с печаткой, а к поясу прицепил шпагу.
Вскоре он уже сидел в карете между Элинор и Лизетт. Последняя всю дорогу стрекотала как сорока о поисках сокровищ и о надзирательнице приюта миссис Минчем.
— Минчем? Что за ужасное имя, — произнесла Элинор. — Похоже на слово «мясорубка».
Лизетт рассмеялась.
— Нельзя судить о человеке только по его имени, глупышка-Элинор. Представь, что будет, если мы станем судить о тебе по твоему имени?
— И что же? — спросила Элинор, удивленно приподняв бровь.
Лизетт и не подумала остановиться.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — вскричала она. — Это имя с тяжелым шлейфом истории, не так ли, Лео?
— Это имя с королевским шлейфом, — сказал он, слегка смутившись и избегая взгляда Элинор. — Кастовое имя. При его звуках мне рисуется старинная башня и заточенная в ней королева, не познавшая любви.
— Как печально, — произнесла Лизетт. — Но если вы намекаете на музу трубадура Бернара де Вентадорна, то она дважды была замужем, и оба раза за королями, тут вы правы.
— Но была ли она свободна в своих чувствах? — спросил Вильерс.
— Ах, вы об этом... — вздохнула Лизетт.
— Зато ваше имя такое же веселое и прекрасное, как вы сами, леди Лизетт, — добавил он после паузы.
Элинор презрительно прищурилась, решив, что Вильерс хочет сказать, будто Лизетт прекраснее, чем она. Он и в самом деле так считал, но предпочитал Элинор, с ее повадками легкомысленной леди-пташки и нарядами из театрального борделя. Иногда он злился на нее, чувствуя, что она его околдовала. Но Вильерс ничего не мог с собой поделать, он желал ее. Если фасоны своих нарядов она позаимствовала от шлюх, какими, впрочем, считались все модистки, то манеры у нее были королевские. Он едва не свалился к ее ногам, когда карету сильно тряхнуло. Но при виде приютского фасада им овладели отцовские чувства.
Здание было просторным, но мрачным, как мавзолей. За последнее время он перевидал немало приютов и работных домов, и теперь перед ним еще один дом, в котором он ни за что не захотел бы жить. Он задумался о том, как много еще таких неприятных мест, убранных подальше от глаз знати.
Миссис Минчем, вышедшая навстречу гостям, вполне соответствовала своему нехорошему имени и казалась весьма язвительной особой. Ее строгий маленький рот был вытянут по вертикали. У нее был такой вид, словно она собирается загрызть кого-нибудь. Но когда она приоткрыла его, в нем виднелся всего один зуб.
— Ваша светлость, — произнесла она, присев в глубоком реверансе, отчего громко зазвенела огромная связка ключей на ее поясе. — И вы, леди Лизетт. Какая честь для нас, что вы и леди Элинор пожаловали в наш Броклхерст-Холл.
Вильерс с удивлением разглядывал ее вновь сомкнувшийся рот размером с булавочную головку. Он решил не расспрашивать сразу же о своих детях.
— Нам бы очень хотелось познакомиться с вашим богоугодным учреждением, — вежливо произнес он, милостиво улыбнувшись.
— У вас содержатся и мальчики, и девочки? — спросила Элинор.
— Разумеется, нет, миледи, — ответила миссис Минчем. — Здесь не было мальчиков. Никогда. Только девочки. Таково постановление комитета леди, который нас опекает.
Лизетт между тем двинулась в обход по комнатам, напевая какой-то мотивчик и морщась при виде серой казенной плитки на стенах.
— Кем станут эти сиротки, когда покинут ваше учреждение? — осторожно спросил Вильерс у миссис Минчем.
— Добропорядочными работящими женщинами, — ответила миссис Минчем.
— Герцог Вильерс мечтает открыть собственный приют, — пояснила Элинор. — Ему просто не терпелось приехать к вам и присмотреться к вашему устройству.
— Я заметила, что вы рановато поднялись, — сказала миссис Минчем.
— Может быть, дети еще спят? — спросил Вильерс.
— Как это можно, ваша светлость? Они встают в половине пятого утра, чтобы выкроить час для молитвы.
— В половине пятого?! О Боже! — простонала Элинор.
— Конечно. Дети лучше учатся на пустой желудок, — заявила миссис Минчем. — Если их сразу накормить, они будут спать на ходу.
«Конечно, если их поднять в половине пятого утра», — подумала Элинор. Вильерс стал мрачнее тучи — сбывались самые худшие его опасения.
