– Где? А, это моя собака.
– А чего это она такая? Лишайная, что ли?
– Это такая редкая порода. Специальная.
– Без шерсти, что ли?
В одном кармане был бумажник, в другом ключи от машины.
Полина достала бумажник и сунула Трое-польскому. Он взял, и она продолжила
шарить.
Ручка. Сложенный вчетверо листок бумаги. Десять копеек.
Кажется, все.
– А телефон? Паспорт?
– Дома.
– Точно?
– Страсть какая-то, а не собака. И чего только не придумают,
а? Собака на то и собака, чтобы в шерсти быть, хозяев охранять. А это? Разве ж
это собака?
– Такая порода.
– Точно, не лишайная она?
Прямо у Полины перед носом были гранитные плиты пола и его
ноги без носков, всунутые в старые кроссовки. Она отвела глаза и поднялась,
сразу оказавшись одного с ним роста.
– Арсений Михайлович, так чего мне делать-то?
– Что хотите. Если вам ничего не нужно, выбросьте.
– Выбросьте, – пробормотала консьержка с презрением к
богатым недоумкам, вроде Троепольского, которые время от времени начинают
“чудить”, – как бы не так! Такие вещи, да выбрасывать!..
– Пошли. Извините нас, Эдита Карловна. – За руку он потащил
Полину к лестнице, и примерно на середине пути она выдернула руку.
– Ты что? С ума сошел?
– А что такое?
– Да ничего такого! Зачем ты все… выбросил? Арсений Троепольский
не мог сказать Полине Светловой, что выбросил все потому, что в его доме от
этих вещей невыносимо воняло тюрьмой, и, как выяснилось совсем недавно, он
просто не в состоянии жить в этом запахе. И он сказал:
– Какое тебе дело?
Собака Гуччи из-под ее локтя посмотрела на него укоризненно.
Гуччи не понравился его тон.
– Да мне никакого дела до этого нет, но тебя три дня
продержали в кутузке.
– И что? У меня теперь подмоченная репутация? Эдита Карловна
не сможет подарить мои штаны своему сыну по идейным соображениям?
– А то, что приедут менты, и она им скажет, что от одежды, в
которой ты был у Феди, ты моментально избавился. И что тогда?
Она была права, и от ее правоты он раздражался все сильнее.
– И что?
– Ничего. У тебя будут неприятности.
– У меня и так их полно. Заходи.
Он пропустил Полину в квартиру, захлопнул дверь, обошел ее и
исчез. Гуччи затряс ушами и посмотрел на Полину с вопросительной укоризной. “Он
просто хам и совсем не джентльмен, – вот что выражали выпученные Гуччины
глазки. – Зря ты с ним связалась”.
– Да я и не связывалась, – прошептала Полина и ссадила
собаку на пол.
– Что? – Троепольский стоял в дверях, вид у него был крайне
раздраженный.
– Тебя давно отпустили?
– Два часа назад.
– Почему ты никому не позвонил?
– Кому, например?
– Сизову. Или… мне.
– Почему я должен вам звонить?
– Ты не должен, – тихо ответила она, – но мог бы.
– Ну хочешь, – предложил он, – я тебе позвоню. Прямо сейчас.
Она ехала и мечтала утешать его, если он окажется дома.
Адвокат, с которым она разговаривала накануне, уверял, что в ближайшее время
Арсения непременно выпустят, ибо держать его дальше “под стражей нет никаких
законных оснований”, и она поехала на свой страх и риск, изо всех сил надеясь,
что его уже выпустили.
Арсения выпустили, но о том, что его нельзя утешать – никому
не позволено, – она забыла. Его никогда нельзя было утешать, он не давался.
– Ты на машине?
Полина посмотрела на него – бледный, смуглый, заросший,
очень раздраженный.
– Конечно.
– Я сейчас оденусь, и ты меня отвезешь на работу. Кстати,
тебе тоже неплохо бы на работу сходить.
– Мне нужно с тобой поговорить.
– О чем, черт возьми?!
– О Феде.
Тут он внезапно повернулся и ушел, а Гуччи, семеня тонкими
лапами, подбежал и прижался к Полине, как актриса мелодраматического жанра.
Полина подхватила песика и отправилась разыскивать шефа в недрах его
собственного жилья.
В отличие от Феди Троепольский вовсе не считал, что должен
опроститься и снизить потребности не просто до нуля, а прямо-таки до
абсолютного нуля. У него была просторная и в меру уютная квартира, очень
мужская и приспособленная только для одного человека. Полина всегда чувствовала
себя в ней не то чтобы странно, а как-то… не на месте, что ли. Лишней как
будто. Впрочем, она и была здесь лишней.
Троепольский в спальне ожесточенно рылся в шкафу и на Полину
даже не взглянул. Она постояла-постояла в дверях, вошла и села на плетеную
корзину, которая помещалась в ногах императорской кровати. Гуччи трясся у нее
на руках, лохматые уши дрожали.
Троепольский мельком глянул на них и продолжал рыться.
– Зачем ты его сюда приволокла?
– Он все время со мной. Он один не может.
– Здорово, – оценил он.
– Что ты ищешь?
– Очки, черт возьми!
– В кресле лежат какие-то очки.
– Они мне не подходят.
Не мог же он сказать ей, что это те самые, в которых он был
в кутузке, и теперь вряд ли он сможет когда-нибудь их носить! Надо было
выбросить их вместе со всем остальным барахлом, а он пожалел.
Полина смотрела ему в спину – длинная мужская спина с
цепочкой позвонков.
– Арсений, поговори со мной, пожалуйста.
– Я говорю.
– Что случилось? Ты понимаешь, что случилось? Он наконец
нашел очки, нацепил их и посмотрел на нее – так, что она непроизвольно
подвинулась на плетеной корзине. Гуччи тоненько заскулил.
– Я понимаю, что случилось. Федьку убили.
– Зачем?! За что?!
– Вот этого, – сказал он любезно, – я как раз не понимаю.
– У него что-то украли?
– У него нечего красть. Компьютер на месте, а больше у него
ничего нет.
– Ты… посмотрел?
– Нет. Я не смотрел. Но красть у него нечего.
– А с компьютером?.. Все в порядке?
