Забыв про Гуччи, Полина подобрала мобильник, села спиной к
стене и нажала кнопку.
Сейчас. Потерпи. Еще немного.
Долго никто не отвечал, а потом трубку вдруг сняли.
– Ты что, с ума сошла?! Я три ночи подряд не спал.
– Приезжай. – Куда?!
Он ничего не понимал. Наверное, она его разбудила, и, если
он бросит трубку, она ни за что не сможет позвонить еще раз, потому что у нее
просто не хватит сил на это.
– Приезжай. Я на работе. Только прямо сейчас. Он помолчал.
– Что случилось?
– Я не знаю. Но, если у тебя есть бинт или пластырь,
захвати. Пожалуйста.
– Бинт или пластырь, – повторил Троепольский. Голос у него
изменился: – Что случилось?!
Она осторожно положила на колени трубку с голосом
Троепольского внутри, прислонилась затылком к стене – стало еще больнее – и
закрыла глаза, из которых по-прежнему капали кровавые слезы.
Так Полина сидела и ждала его, и ей казалось, что он все еще
что-то говорит в трубке, и она знала, что, пока он там, ничего плохого с ней не
случится.
Он приехал очень быстро? или ей так показалось? Когда она в
следующий раз открыла глаза, прямо перед собой увидела его джинсовые колени.
– Черт побери, – пробормотал он и присел на корточки перед
ней. – Полька, ты что?!
Это был очень глупый вопрос, глупее не придумаешь, но он так
боялся за нее, пока бежал по ночному переулку, пока совал карточку в прорезь
охранного автомата, пока мчался через двор, а потом по лестнице, и на площадке
пришлось придержать рукой горло, потому что в нем колотилось сердце, угрожая порвать
артерии, или вены, или что там еще есть такого?..
Из располосованной щеки Полины торчал острый кусок стекла, и
Троепольский осторожно выдернул его – потекла тоненькая красная струйка, и ему
страшно было вытереть ее или как-то задеть, прикоснуться к ней.
– Полька, надо в больницу. У тебя все лицо… в порезах.
– Мне надо умыться.
– Нет, нельзя. Что у тебя с глазами?
Она открыла глаза и посмотрела на него, потом медленно
моргнула.
– Не закрывай глаза! – вскрикнул он испуганно, и она
вытаращилась на него.
– Как же мне не закрывать?!
– А вдруг там стекло?
– Я пойду умоюсь.
– Да нельзя умываться! Нельзя, если там стекло!
– Проводи меня.
– Полька!!
Она опять, как давеча, встала на четвереньки и попыталась
подняться, опираясь ладошкой о стену. Троепольский поддержал ее.
– Полька, я вызову “Скорую”!
Она не слышала его. Почему-то на ней не было туфель, и от
этого он вдруг перепугался еще сильнее.
Сердце в горле, казалось, лопнуло, и его острые, как стекло,
края перерезали все вены и артерии. Что-то горячее полилось внутрь.
– Полька, что, черт побери, здесь произошло?!
– Ты увез мои ключи от машины.
– Что?!
– Я искала в сумке, я же не знала, что ты их увез. Я все
выложила, а потом оказалось, что я забыла на столе ключи от квартиры. Я
вернулась, а тут… кто-то был.
– Кто?! Кто тут был, Полька?!
Полина покачала головой – она так и не рассмотрела. Видела
только светящийся монитор, на котором царил шикарный Федин сайт, и больше
ничего. В комнате было темно.
Она вошла в темную комнату, потому что Гуччи забежал внутрь,
и она никак не могла его выловить. И как только она вошла, дверь со всего
размаха вдруг врезалась ей в лицо, а потом… потом… врезался кулак.
Этот кулак, летящий прямо в ее беззащитные глаза, она
запомнила очень хорошо, как в замедленной съемке – сантиметр за сантиметром, и
все ближе и ближе, и потом что-то отвратительно хрустнуло, как хребет ящерицы,
на которую наступил сапог.
Полина рванулась, и от неожиданности Троепольский выпустил
ее. Она добежала до узенькой белой дверки, распахнула ее и ощупью открыла кран.
Вода веером полетела в белую раковину, и Полина, держась двумя руками за стену,
сунула под кран лицо.
Стало больно и очень холодно. Вода, спиралью уходившая в
белую раковину, была красной. Зато ее перестало тошнить.
Господи, как унизительно!..
Он вошел следом и прижал ее боком к себе, и она смогла
отлепить от стены ладони – на чистом кафеле остались красные пятна. Щеки
перестало колоть, и вода из красной превратилась в нежно-розовую, и
Троепольский сунул ей салфетку, толстую и мягкую.
– Только не вытирай ничего. Промокни просто! Полина послушно
промокнула и посмотрела на себя в зеркало.
Порезов было несколько, и все они еще потихоньку сочились –
в основном вокруг глаз и один на веке, довольно глубокий. Глаза были целы,
наверное потому, что она видела, как к ней приближается кулак, как на
замедленном показе знаменитого нокаута Майка Тайсона, и успела зажмуриться.
Впрочем, если бы ударил Тайсон, вряд ли после этого она
смогла бы рассматривать себя в зеркало.
– Полина.
Слева порезов было почему-то больше, чем справа, наверное,
потому, что тот, кто ударил ее, не был левшой.
– Полина!
Федор Греков был левшой – впрочем, не совсем. Он очень гордо
рассказывал всем, что у него “право-левая симметрия”, и с ложками и вилками он
хорошо управляется обеими руками.
– Полина.
Она повернулась и посмотрела на Троепольского. В черных
андалузских глазах были беспокойство и досада, словно он сердился на нее за то,
что она попала в такое неприятное положение.
Или на самом деле сердился?
– Расскажи мне быстро, что случилось. Только внятно.
Она переступила ногами. Холодно было стоять в одних носках
на ледяном кафеле. Троепольский посмотрел вниз.
– Где твои туфли?
– Не знаю.
– Тебя что… насиловали?
– На мне нет туфель, а не штанов, – сказала она сердито, и у
него чуть-чуть отлегло от сердца.
– Что случилось?
Она приложила к веку салфетку, отняла ее и посмотрела. Кровь
все еще шла. Троепольский достал из джинсов носовой платок, намочил и прижал
сбоку к ее лицу. Она замерла и закрыла глаза – потому что, когда он прижимал ее
порезы своим носовым платком, все ее страхи скукоживались и рассыпались в прах,
как осенние листья в костре.
