– Мне все равно надо домой. Мне нечего надеть, и… Ты лежи, а
я поеду.
– Ты мне надоела.
– Я знаю.
– Почему, черт возьми, я еще должен тебя уговаривать?! –
спросил он и распахнул глаза – очень темные и очень сердитые.
– Не надо меня уговаривать.
Он сел, зевнул во всю молодую зубастую пасть и обеими руками
пригладил назад длинные темные волосы. Полина Светлова отвела глаза.
Ей нужно посмотреться в зеркало. Ей нужно почистить зубы. Ей
нужно чем-то замазать синяк, который наверняка выступил у нее на скуле! Еще ей
нужно причесаться, принять душ, разыскать свои темные очки, чтобы было не так
заметно, что вчера ее били, а самое главное, ей надо бежать!
Пока не поздно и как можно дальше от этого места, где сидит
он, сердитый, сонный и голый, посреди смятой постели.
– И Гуччи надо покормить. У него… специальный рацион.
– А моцион?
– И моцион, – согласилась Полина. – Так что ты меня не
уговаривай.
И он не стал уговаривать. Сидя в постели, он смотрел, как
она собирается, торопливо закалывает волосы, роется в сумке, обувается и
подхватывает свою драгоценную собаку, у которой рацион и моцион.
– Спасибо тебе, – сказала она уже от двери.
– Не за что.
– Я бы без тебя пропала.
– Конечно.
– Я приеду на работу часам к десяти. Нормально?
– Заехала бы в поликлинику, спросила бы, что у тебя с
глазами.
– Я постараюсь.
И тут ей больше всего на свете захотелось, чтобы он
остановил ее, сказал, что отпустить никак не может, что он беспокоится за нее.
Еще ей захотелось, чтобы он уложил ее обратно в постель, обнял, прижал к себе,
несмотря на все ее ссадины и раны, и держал так, и грел, и защищал от кулака,
который мерещился ей в темноте, а потом варил бы кофе, делал бутерброды с
сыром, ухаживал, жалел, утешал.
Ничего этого он никогда не умел и не понимал – что теперь
поделаешь!.. Поэтому она подхватила ключи, улыбнулась ему с порога и осторожно
захлопнула за собой тяжелую металлическую дверь. Он даже не вышел ее проводить.
Все правильно.
Троепольский некоторое время еще маялся, пытался лежать, не
мог и наконец потащился в ванную, где со вчерашнего дня воняло гелем для душа
“Лавандовым”, которым он пытался заглушить запах тюрьмы.
Чувство недовольства собой было тягучим и навязчивым, как
этот самый “Лавандовый”. Недовольства и еще, пожалуй, некоторой растерянности.
Никто и никогда не смел так обращаться с ним – убивать его
подчиненных, сажать его самого в “обезьянник”, смотреть на него с насмешливым
недоверием, как смотрел майор Никоненко, красть его макеты, а потом еще бить…
Польку!
Когда он представлял, как она вошла в “большую комнату”
следом за своей собакой и увидела работающий компьютер, и перепугалась, хотя
всегда была храброй и чуточку безрассудной, а тот в темноте подстерегал ее,
чтобы ударить дверью – в лицо, в очки! – от ненависти у Арсения что-то
скручивалось в голове и в позвоночнике.
Никто не смел трогать то, что принадлежит ему, никогда не
смел, еще со времен песочницы! Вдвоем с братом именно там, в песочнице, они
начали бороться за свои права – очень успешно, между прочим! У них никогда и
ничего нельзя было отнять. Они не позволяли.
Полька тоже принадлежала ему – как Федя, как уралмашевский
сайт, как все близкое и далекое, что касалось его и было ему важно.
Кто смел вломиться на его территорию и заставить играть всех
по чужим правилам?! Никто и никогда не мог его заставить, он вырос с этим, он
так привык к тому, что заставить его нельзя! Теперь, оттого, что это произошло,
он чувствовал себя униженным, растоптанным, словно публично выпоротым!
Еще три дня назад он был уверен, что неуязвим. Журналистские
выдумки и пасквили конкурентов его забавляли – ровно столько, сколько
требовалось, чтобы сказать себе: я докажу им, что мне все равно! Он всегда был
на шаг впереди всей упряжки, и именно этот шаг не удавался никому, кроме него!
Он всегда работал лучше всех, и знал это, и все знали – “лист ожидания”
пришлось составить из потенциальных заказчиков, которые непременно хотели,
чтобы сайты им делал Арсений Троепольский! А теперь? Что теперь?!..
Он не может думать о работе, потому что ему нужно узнать,
кто вторгся в его владения, кто убил Федьку, кто посмел тронуть Полину
Светлову, кто украл макет! Сегодня в контору приедет милиция, чтобы разбираться
в Фединой “обстановке вещей”, как вчера сформулировала его новая придурочная
секретарша. И он даже как следует не знает, что станет делать, если майору
Никоненко, словно выскочившему из фильма “Деревенский детектив”, придет в
голову опять засадить его в КПЗ!
И за все – за все вот это дерьмо! – он отвечает один. Некому
больше отвечать.
И именно он сам – один! – виноват в том, что Федькин убийца,
скорее всего, никогда не будет найден. Троепольский упустил его – шарахнулся в
сторону, потерял очки, чуть не упал, потому что никогда и ничего не видел в
темноте, и тот ушел, скрылся и, наверное, до сих пор веселится, оттого что
Троепольский оказался такой размазней!
Эта мысль была хуже всех остальных, и он гнал ее от себя.
Горячая вода хлестала его по лицу, стекала по волосам.
Когда-то они принимали душ вдвоем с Полькой, и ничего эротического и
захватывающего дух у них так и не получилось – они хохотали, брызгались,
поливали друг друга и мазали физиономии пеной, как малолетние.
Теперь, когда он об этом вспомнил, ему вдруг показалось, что
как раз это и было самым захватывающим.
“Ехал песик на окне, Ваню вел он на ремне, а старушка в это
время мыла фикус на коне” – примерно так.
Что там она спрашивала про договор с Уралмашем, который
неизвестно как оказался в его спальне?
Он кое-как вытер голову и, как был, голый и мокрый, пошел
искать договор.
Он перерыл все, даже в кресле посмотрел, где ночевала
невиданная собака, – договора не было.
Его мог взять только один человек – Полина Светлова, и от
этой мысли ему вдруг стало совсем скверно.
Зачем ей договор?! Если она взяла, почему не предупредила
его?! Вчера они весь день болтались на работе, у нее вполне была такая
возможность! И ночью он помчался к ней, и прижимал платком ее истерзанное веко,
и исходил яростью и жалостью – опасное сочетание! – и спал с ней в одной постели,
боясь шевельнуться, чтобы не потревожить ее, и слушал, как она дышит, – и во
всем этом было что-то новое, странное и притягательное.
