Шипение? Шорох?
Он резко повернулся и настороженно обвел глазами квадратную
переднюю. Все та же куртка, тот же коврик и разномастные ботинки, наваленные
горой в углу.
Троепольский потер затылок, стараясь ослабить давящий обруч
паники, и сделал два шага, преодолев коротенький коридорчик.
В комнате было совсем темно, даже не слишком понятно, есть
ли там окно, и если есть, то где оно. Правой рукой он опять зашарил по обоям.
– Федя! Ты тут или тебя нет?!
Собственный голос показался ему чужим, и в тишине, которая
наступила после этого бессмысленного вопроса, Арсений снова услышал тот самый
размеренный звук. Он стал ближе и явственнее.
Что-то здесь не так.
Надо уходить отсюда. Прямо сейчас. Надо выйти на лестницу и
вызвать милицию.
Пальцы вдруг наткнулись на пластмассовый квадрат, и в эту
секунду в кромешной темноте, к которой уже стали привыкать глаза, произошло
какое-то движение, словно сгусток тьмы метнулся на него. Метнулся… и задел.
Арсений отшатнулся, чувствуя, как от первобытного страха пустеет в голове, и
что-то слабо ударило его в висок, как будто смазало. Очки упали, и, кажется, он
наступил на них. Темный силуэт рванулся мимо него, и за спиной погас свет.
Стало черно.
Отдаленный удар, размеренная дробь, и больше ничего.
Совсем ничего.
Без очков в темноте он ничего не видел – вот такая
особенность его зрения. Он не был фатально близорук, так, слегка, как все много
читающие и пишущие люди, но в сумерках становился слепым, как крот.
Впрочем, говорят, что крот, хоть и слеп, все же как-то
ориентируется в темноте. Арсений Троепольский в темноте мог только стоять.
Двигаться не мог.
Размеренный звук, к которому он прислушивался десять секунд
назад – нет, не десять, какие там десять, три секунды назад! – пропал и больше
не повторялся. Спина и ладони были мокрыми.
Черт побери все на свете, что здесь происходит?!
Рассердившись на себя за свою панику, беспомощность и еще за
то, что ничего не видит, он снова зашарил по стене, нащупал пластмассовое и
квадратное и нажал.
Свет послушно зажегся. Словно все в порядке.
Будто так и надо.
Большая квадратная комната. Облезлый шкаф, коричневый диван,
обои на каждой стене разные. С правой стороны – громадный письменный стол со
стеклянной столешницей, неуместный до такой степени, что хотелось протереть
глаза. Стол сверкал почти операционной чистотой. На нем – жидкокристаллический
монитор, сделанный на заказ, ибо мониторы таких размеров в магазине не
продавались, аккуратные стопки дисков и почти никаких бумаг. Панель,
предназначенная для компьютерной клавиатуры, наполовину выдвинута,
многочисленные шнуры спрятаны в черный кофр, чтобы не болтались под ногами.
Кресло, отвечающее всем на свете эргономическим правилам, чуть покачивалось из
стороны в сторону.
Между столом и креслом на полу в луже крови лежал человек.
Именно в луже. Она стремительно заливала светлый паркет,
подбиралась к колесику щегольского письменного стола.
Троепольский закрыл и открыл глаза.
В ушах зазвенело. Ноги стали ватными. Паника кулаком ударила
его в живот.
– Федя!! – крикнул он, прыгнул вперед, отшвырнул кресло и
присел на корточки. – Федя!
Бессмысленно было звать Федю – он не слышал своего
начальника. Впрочем, он больше никого и никогда не услышит. Вместо головы у
Феди было что-то отвратительное, бурое, черное, с вылезшими острыми обломками
белых костей. Щека смята неживыми складками, и нос, уткнувшийся в пол, странно
сплющен, словно Федю старались вбить в этот самый пол.
Троепольскому стало плохо.
Так плохо, что пришлось взять себя за горло и подержать некоторое
время, стискивая пальцы, ледяные даже сквозь перчатку. Потом он выпрямился, все
еще держась за горло, перешагнул неживую Федину руку и опрометью ринулся в
кухню. По пути попалась козлоногая табуретка. Он опрокинул ее. Табуретка
страшно загрохотала.
Ему нужно подышать. Просто подышать. Дышать в одной комнате
с тем, что раньше было Федей, он никак не мог. Дернув раму, которая охнула и
осталась на месте, он сообразил, что для того, чтобы ее открыть, нужно
повернуть какие-то ручки. Он стал крутить эти самые ручки, плохо понимая, что
делает, и уверенный только в одном – если он сейчас же, сию же минуту не
откроет это гребаное окно, ему придет конец.
Как Феде.
Окно открылось, ледяные гомеопатические шарики брызнули ему
в лицо. Арсений задышал, широко открыв рот, и заскреб пальцами по слежавшемуся
желтому снегу, захватил немного, щепотку, и сунул ее в рот. Снег отдавал
автомобильной гарью и мокрой кожей перчатки. Он сдернул рукавицу и вцепился в
снег ногтями.
Стало легче. Или не стало?..
Он оглянулся назад, в темноту квартиры – где-то между
пижонским столом и эргономическим креслом лежал его заместитель. Чудовищно,
несправедливо и непоправимо мертвый.
Арсений Троепольский стал тем, кем стал, потому что
специально учился “владеть ситуацией” – по американским книжкам.
Предусмотрительные американцы понаписали кучу книг абсолютно обо всем, в том
числе и о том, как следует “овладевать ситуацией”, когда она “выходит из-под
контроля”.
“Данная ситуация из-под контроля не выходит, – подумал
Троепольский, рассматривая свои мокрые пальцы. – По крайней мере, из-под моего.
Ее контролирует кто-то совсем другой”.
Или что?.. Сердечный приступ, упал, ударился головой о
“каминную решетку”? В детективных романах кто-нибудь обязательно время от
времени падает и ударяется темечком о каминную решетку, экономя таким образом
силы и фантазии автора, которому уже не надо ничего больше выдумывать.
Зачем-то он опять натянул перчатку, постоял еще немного,
глубоко и размеренно дыша открытым ртом, а потом решительно повернулся. Он должен
пойти и “овладеть ситуацией”.
Он зажег свет в кухне, потом в коридоре и – после секундного
замешательства – вошел в комнату.
Ему очень хотелось, чтобы того, что лежало на полу, не
стало. Просто не стало и все. Или оказалось бы, что Федя пьян и спит, или что
он и впрямь ударился головой о каминную решетку – только не до смерти. Господи,
прошу тебя, пожалуйста, пусть окажется, что он жив, и я, матерясь от злости и
облегчения, сейчас буду поднимать его, волочь, тянуть, тащить в машину и отвезу
в медпункт, где ему зашьют ссадину на лбу!..
И все! Все!..
Но Феди не было. Было мертвое тело – совершенно пустое, так
показалось Троепольскому, так он это понял. То есть раньше внутри этого тела
был Федя, а теперь его не стало – некого тащить в больницу, нечего зашивать.
Кому нужна пустая оболочка без души?!
