– А твоя мама? – спросил он и решительно потушил сигарету в
кофейной чашке. В этом доме кофейные чашки для чего только не использовались –
он заметил.
– А… она у Толика. Он утром ее привезет, когда на работу
поедет. Ой, знаешь, это такое счастье, когда ее дома нет!
– Почему счастье? – равнодушно спросил Троепольский. Ему
ничего не хотелось слушать и ничего не хотелось выяснять.
– С ней трудно, – беспечно ответила Лера и махнула рукой.
Интересно, а она знает милую семейную историю о том, что
мама вовсе никакая не мама, а Федя вовсе никакой не Федя, а ее отец родной?
– Она вообще не любит… проблем.
– А какие у нее проблемы?
– Ах, господи! Завтра же Федины похороны. Она сразу не
хотела всем этим заниматься, а бабушка не в состоянии, ну, она и уехала к
Толику, чтобы они к ней не приставали.
– Они – это кто?
– Бабушка и ее сестра. Они уже старые и сами ничего не
могут.
– Да чего там они не могут! – сказал Троепольский с досадой.
– Всеми делами занималась Ира из нашей конторы!
– Мама все равно нервничает. С завещанием там что-то
непонятное.
Троепольский насторожился:
– С каким завещанием?
– С Фединым.
Троепольский вдруг понял, что про завещание он как-то совсем
не думал.
– А что? Было завещание?
– И есть, – сказала Лера. – Конечно, есть. Обязательно. Мама
куда-то звонила, и оказалось, там что-то не в порядке.
Троепольский быстро поднялся с дивана, нашарил на полу свои
джинсы и натянул их, прячась за креслом. Не то чтобы он стеснялся, но в этой
комнате, заваленной каким-то барахлом, с неприятно низким потолком, все было
как-то не так, как всегда.
…И еще он все время думал – зачем?! Зачем он здесь? Как он
здесь очутился?!
Нет, понятно как – он приехал, и Л ера открыла дверь, и в
полутемной прихожей стала рассматривать его нервно и словно призывно, и он
насторожился, как пес, почуявший чужого. Потом она вдруг начала ласкаться,
обняла его, и очень близко вдруг оказались ее светлые глаза, шелковые волосы,
нежные, как шкурка абрикоса, щеки, а потом все случилось. Не было в этом
случившемся ни удовольствия, ни награды, даже вожделения никакого не было –
зачем, зачем?!.
Он чувствовал себя использованным с головы до ног. Он не
понимал, а она-то наверняка понимала – ведь зачем-то она все это задумала,
звонила днем, звала его к себе, настаивала, значит, с самого начала знала, для
чего звала!
Только Троепольский так и не понял – для чего?!
И еще завещание какое-то! Откуда оно взялось? Феде было
сорок лет – только в прошлом году отмечали, и Полька все сердилась и говорила,
что сорок лет не отмечают. И они весь вечер в подмосковном ресторане несли
какую-то чушь, мол, и не день рождения у них вовсе, а просто они все пришли,
чтобы сказать Феде, какой он хороший человек. Федька напился, скакал по лужайке
гориллой, играл на гитаре песни про любовь и костер и еще про то, что “как
здорово, что все мы здесь сегодня собрались”, это он любил.
Троепольскому было почти тридцать, и если бы кто-нибудь
спросил у него про завещание, он бы покрутил пальцем у виска. Выходит, Федька
не крутил, а даже написал что-то такое?!
– А что там не в порядке с… завещанием?
Лера пожала плечами. Она сидела на диване, совершенно голая,
светящаяся в темноте лунным светом, курила и щурилась.
Вот ужас-то.
– Мама сказала, что он, как всегда, все перепутал. Я думала,
у нее припадок начнется, так она кричала на него!
– На Федю?!
– Да не на Федю! На нотариуса! По телефону. Хочешь кофе? Я
сварю, у нас кофеварка есть.
Троепольскому очень хотелось кофе, но не хотелось, чтобы
Лера варила. Он не особенно доверял ей в этом вопросе. Впрочем, не только в
этом.
– Давай я сам сварю.
– Ты-ы?! – протянула Лера насмешливо. – Ты что, умеешь кофе
варить?
– Умею, – буркнул Троепольский и натянул джемпер, который
привычно пахнул привычным одеколоном и привычными сигаретами, и он вдруг
подумал о Полине.
Как бы он был силен и… свободен, если бы ему не в чем было
ее подозревать!..
На кухне оказалось еще хуже, чем в комнате, и Троепольский
на некоторое время слегка оторопел. Невозможно было представить себе, что здесь
живут две женщины, а не свора безалаберных студентов!..
Он отыскал турку, долго нюхал ее, тер под краном, потом
нашел бутылку с минеральной водой и зажег газ. Электричество он выключил, чтобы
не было так противно. Синий неверный свет залил кухню, по стенам заплясали
тени. Троепольский смотрел в турку задумчиво.
– Ты почему без света? Он оглянулся.
Ну, конечно. Все по правилам. Она нарядилась в его рубашку,
которую он надевал под джемпер, а сейчас не надел. Так показывали в кино – она
выходит к нему в его рубахе, которая чудовищно ей велика, полы болтаются,
рукава длинны, ворот распахнут, и все это очень мило. Лере его рубаха была
почти впору – формы у нее имелись вполне аппетитные, и рост тоже не
лилипутский. Но то, что она вышла в его рубашке, было именно из кино, и
Троепольский стиснул зубы от раздражения.
– Лера, зачем ты меня позвала?
– А что? – игриво спросила она, обошла его и прислонилась
попкой к стойке. Рубаха распахнулась на рельефной груди. Два лунных матовых
полушария и густая темнота между ними, стекающая вниз, – очень соблазнительно.
– Ты чем-то недоволен?
Он был недоволен решительно всем.
– Зачем-то я тебе понадобился. Зачем?
– Ты мне понравился, – промурлыкала она и потерлась щекой о
его плечо. – Еще там, в кафе.
– Ты в кафе решила со мной переспать? Потому что я тебе
понравился?
Она отшатнулась.
– Кажется, ты был не против. Это точно. Он был не против.
Вода медленно закипала в турке.
– Так что там с завещанием?
– Я точно не знаю. Мама так кричала!.. С ней теперь редко
такое бывает.
– Такое… какое?
– Ну, у нее… иногда бывают истерики. Она меня однажды так
поколотила, что пришлось врача вызывать, – сказала Лера легко. – Мне было
четырнадцать лет, и я пошла к подружке уроки делать, а там не было телефона, и
я позвонить не могла. Смотри, закипает. Сейчас я найду кофе.
Она отделилась от стойки. Троепольский смотрел на нее.
