Майор кивал, как китайский болванчик.
– Меня, блин, сбило, что в тот вечер у Федьки были вообще
все! Все! Даже Сизов приезжал! Я нашел в банке окурок и думал, что это Полькин,
а оказалось, что она сигареты Грише отдала!
– И я приезжала… – прохрипела с дивана Лера. – Он нам с
Гришей видеться не разрешал. Я хотела его уговорить, поднялась в квартиру, а
он… мертвый. И ты… меня застал, а я… убежала.
– Идиотка, – пробормотал Троепольский. – И еще эта записка
дурацкая, в которую были ножницы завернуты! Ты что, думаешь, я совсем дурак? Не
записка, а как бы алиби! Это ты мне пыталась внушить, что весь тот день Гришка
был с тобой, да? А на самом деле он тоже приезжал, и ты решила, что он убил
Федьку, потому что видела его у подъезда. А он?
Тебя видел?
– Нет, – буркнул Сизов. – Я ее не видел. Но Федор… знал, что
у нас… что мы… Он категорически не хотел. Он говорил – ты ей в отцы годишься!
Мы даже подрались однажды, а Лера мне сказала, что видела меня возле дома, и
думала, что это я его… А я даже в квартиру не входил, на площадке покурил и
уехал. Я решил, что все равно ничего из наших разговоров не выйдет, и Леру я не
брошу.
– Завещание он написал в пользу Леры, – мне майор сказал, –
а Галя этого даже предположить не могла, – подытожил Троепольский. – Решила
имитировать Лерино самоубийство. И вот что из этого вышло. И контролирует она
себя не так, чтобы очень…
– Это точно, – беспечно согласился майор. – Не так, чтобы
очень. Ну что? Вот и медицина подгребла.
– Гриша! – хрипло крикнула Лера.
– Троепольский, – позвала Полина.
Он взглянул на нее и вышел следом за санитарами.
* * *
Никоненко позвонил Арсению через два дня и скупо сообщил
ему, что подозреваемая, то есть Галя, во всем призналась. Она всю жизнь
панически боялась, что брат перекроет денежный кран. Как-то в припадке такого
приступа страха она наплела Федору про его школьную любовь – Галя доподлинно
знала от Федора же, который в юности делился всем с сестрой, о его детском
романе. Воспользовавшись тем, что когда она, Галя, была беременной, Федор
служил в армии, она сочинила историю в духе бразильских сериалов. Мол, твоя
девочка, Федя, родила, погибла в автокатастрофе, а ребенка, мол, забрала я.
Был, дескать, у меня могущественный покровитель, которого я разжалобила… и он
помог в удочерении. Из всего этого только авария была правдой.
Романтик Федор поверил “жалостной” истории, тем более ему
льстило, что у него такая взрослая дочь, такая красивая. Мать он даже
спрашивать не стал, правда ли это, – она была в маразме, да и тетку лучше не
беспокоить. Они же столько лет все от него скрывали. Но Галя переборщила. Убив
в припадке ярости Федора в его наемной квартире, она пришла в себя и решила,
что все будет хорошо, но звонок нотариуса поверг ее в отчаяние – все досталось
Лерке, а как же она, Галя? План был хорош – она убьет Леру, но для всех та
покончит жизнь самоубийством…
– А Толика арестовали? – спросил Арсений.
– Нет, вас дожидались! – ответил шутник-майор. – Кстати,
Галю освидетельствуют врачи на предмет вменяемости.
– А чем она убила Федора?
– А молотком. – Троепольскому показалось, что майор зевнул
на том конце провода. – У Грекова в углу комнаты какое-то барахло навалено
было. Ну и молоток. Она схватила молоток и ударила, а потом, не будь дурой,
забрала орудие убийства с собой и избавилась от него где-то по пути домой. Вот
Институт имени Сербского пусть теперь разбирается с этой вашей Галей.
– Держите меня в курсе, – сказал из вежливости Троепольский.
Если честно, ему совсем не хотелось знать, что будет с “этой вашей Галей”.
Заявление он подписал, не глядя. Лаптева забрала заявление
таким движением, как будто он сунул ей конверт, зараженный спорами сибирской
язвы, и вышла, не сказав ни слова, и это было ужасно. Он жаждал скандала и
надеялся на него, а она даже дверью не хлопнула.
Он походил по кабинету. Сел перед монитором. Потыкал в пару
каких-то иконок и посмотрел, что вывалится. Что-то вывалилось, но он так и не
понял, что именно. Тогда он закурил и нажал кнопку на селекторе. Эта кнопка
означала, что ему нужен кофе.
Примерно на половине сигареты в дверь поскреблись, и
появилась Шарон Самойленко с кофейной чашкой в лапке. Ее Троепольский никак не
ожидал.
– Вам чего?!
– Так кофе вот, – тараща глаза, сказала Шарон и показала на
чашку. – Вы просили. Просили или нет?
– Да, черт возьми!
Кофе должна была принести Варвара, а он должен был с ней
поскандалить. Собственно, только для этого он и просил.
– Так вот я и принесла.
– А почему не Лаптева?!
Шарон Самойленко посмотрела на него, и ему показалось, что с
презрением. В последнее время ему то и дело чудилось, что все на него смотрят
презрительно.
Раньше такого с ним не было.
– Они заняты.
Шарон из особого уважения тоже называла Варвару “они”, как и
остальное начальство.
“Они” заняты и прислали вместо себя Самойленко Шарон, ибо он,
Троепольский Арсений, никого другого не достоин.
– Так чего? – вопросила Шарон.
– Что – чего?!
– Будете или не будете, кофе-то?
Он почти вырвал у нее чашку, так что кофе плеснул через край
и потек по белому фарфору, и приказал:
– Вон.
Шарон пожала плечами:
– Ну и пожалуйста. Я вообще уволиться могу, если вы такое
хамство позволяете!
– Идите вы к дьяволу! – заорал он. – Убирайтесь! Давайте
заявление, я вам тоже подпишу! Ну, что же вы?!
– Вам на свежий воздух надо, – процедила Шарон, – для
поправления организма. Мы знаем, конечно, что вы подвергались на ниве убийства
и теперь не в себе, но хамство позволять тоже никому не разрешается!
Троепольский открыл рот и моргнул.
– И не смотрите на меня! – еще наподдала Шарон. – Все равно
я вас не боюсь! И никто не виноват, что вы кого ни попадя увольняете и
самодурство развели! Сами же и виноваты!
Тут шеф как-то подозрительно покраснел, и вообще вид у него
стал такой, что Шарон Самойленко быстренько подалась к двери.
– Варвара! – в эту же самую секунду завыл шеф нечеловеческим
голосом. – Забери ее! Забери ее немедленно отсюда!!
– Да ничего и не надо меня забирать, – пробормотала Шарон,
отступая, – я и сама могу… И заявление по всей форме, меня в венерический
диспансер звали секретаршей, а у вас тут не очень-то и хотелось…
