– Да никому не нужен. Случайно.
– Марат, кто мог случайно убить чужой макет?! Марат опять
пожал плечами и из крошечной колбы подлил ей кофе.
Шея уже не просто похолодела, под волосами словно лежал
кусок льда. Полина потерла шею и стала выбираться из кресла.
Она должна посмотреть, есть там кто-то или нет. Наверное,
нет. Даже, скорее всего, нет. Это глупые дамские страхи, потому что сегодня
такой день. Ужасный.
– Короче, он просил вечером отправить ему переделанный
макет, а у меня его нету. Троепольский приедет, шкуру с меня сдерет. Полька, ты
куда?!
Она прыгнула и сразу оказалась в коридоре, застланном серым
ковром с желтой каймой. Справа в отдалении шел Гриня Сизов с мобильником возле
уха. Слева поблизости околачивалась Шарон Самойленко с телефонной трубкой в
руке. В круглом кресле, где давеча маялся курьер, сидела молодая девица в
стильной кожаной курточке, смотрела в сторону. Рядом на ковре валялся рюкзак.
– Вам что-то нужно? – с негромким презрением спросила Полина
у Шарон. До исторического момента провозглашения себя “квалифицированным
работником” Шарон нисколько не волновала Полину Светлову. Она относилась к
секретарше с определенным сочувствием – в конце концов, та не виновата, что
такая тупая уродилась, всякое может быть, и такое тоже. Теперь же Полина
оказалась как будто в состоянии конфронтации, хотя это смешно – конфронтация с
Шарон!
– Вот девушка, – неопределенно сказала Шарон и показала на
сидящую в кресле телефонной трубкой.
Полина смотрела на нее сверху вниз и молчала, помешивала
кофе в чашке примерно на уровне макушки бедной юной Шарон.
– Девушка вот, – повторила та чуть более нетерпеливо,
очевидно, удивляясь, отчего Полина молчит и ничего не предпринимает. – Видите?
– Вижу, – согласилась Полина и опять ничего не предприняла.
За Полининым плечом Марат Байсаров негромко и обидно
засмеялся. Девица быстро оглянулась. Марат перестал смеяться так неожиданно,
словно ему заткнули рот.
– Девушка, вы к кому? – вежливо спросила Полина. От Шарон не
было никакого толку.
– А… я к Федору Грекову. – Тут девица проворно поднялась из
кресла и оказалась сказочной красавицей, как принцесса из американского
мультфильма, – неправдоподобно длинные ноги, неправдоподобно белые зубы,
неправдоподобно яркие глаза, неправдоподобно нежные щеки. Полине показалось,
что Байсаров чуть не упал за ее спиной.
– Федора нет, – кисло ответила Полина Светлова. Трудно
сохранять присутствие духа рядом с такими красавицами. Невозможно. И даже
утешить себя нечем – разве что тем, что ты умнее. Впрочем, может, красавица
тоже чрезвычайно умна.
– Но он сегодня будет? Полина и Марат переглянулись.
– Вряд ли, – мужественным голосом сообщил Марат. – Он…
заболел. У него больничный.
– Как заболел? – изумилась девица.
– Грипп, наверное, – продолжал Марат, – но, если у вас
какое-то дело, вы вполне можете переговорить с нами. Марат Байсаров и Полина
Светлова. Вы с “Русского радио”?
Девица улыбнулась и стала еще раз в тридцать краше. А может,
в сорок. Или в пятьдесят.
“Если ее увидит Троепольский, – подумала Полина мрачно, –
все. Мы больше Троепольского не увидим никогда. Хорошо бы он не скоро приехал”.
– А почему вы решили, что я с… радио?
– Не знаю, – галантно ответил Марат, – мне так показалось.
– Нет, я племянница, – объяснила девица и засмущалась. – Я
племянница Федора Грекова. Меня зовут Лера. Мы вчера договорились, что я приеду
к нему в контору, и мы… А он что, правда заболел?
Шарон Самойленко все топталась рядом, рассматривала
племянницу, ее длинные волосы, синюю курточку, как будто джинсовую, а на самом
деле кожаную, замшевые ботинки и всю потрясающую общую красу.
– У вас к нам какое-то дело? – вежливо поинтересовалась
Полина у Шарон. – Если нет, вы свободны.
Та пожала плечами, что означало, что теперь она тоже в
состоянии конфронтации с Полиной, и удалилась в свою каморку.
– Зачем вы ее прогнали? – шепотом спросила племянница. – Она
на вас обиделась.
– Шут с ней, – небрежно ответила Полина. – Все равно она ни
на что не годится. Даже кофе нам не дает. А что с Федором – мы не знаем. Он
сегодня не пришел на работу, и наш шеф поехал к нему. Еще не вернулся.
Как только она выговорила это, внутри у нее похолодело, и
лед из горла попал в желудок и еще в легкие, так что трудно стало дышать. Ей
даже показалось, что она слышит слабый морозный свист от своего дыхания.
Красотка Лера удивилась, но не слишком – очевидно, семья
была отчасти осведомлена о Фединых прихотях.
– Да, – сказала она и улыбнулась прощающей улыбкой, словно
отпуская Феде все грехи, – с ним это бывает. Наверное, мне нужно к нему домой
поехать. Или маме позвонить? Можно мне от вас позвонить?
– Конечно! – пылко и страстно воскликнул Марат, и Полина
Светлова поняла, что в этом сердце она навсегда отодвинута на второй план.
Если Троепольский увидит Федину племянницу…
Господи, о чем она думает! Разве это имеет значение?! Только
одно имеет значение – как теперь она, глупая и самоуверенная Полина Светлова,
станет спасать свою шкуру, и спасет ли! А Троепольского не было и не будет в ее
жизни – никогда. И она отлично об этом знает. Она запретила себе – и у нее
получилось. Получалось до последнего времени.
Только иногда не получалось – когда он вдруг становился
нежен, то ли от усталости, то ли из товарищеских чувств. Примерно раз в году с
ним такое бывало – посреди дня он приходил в ее комнату, брал за руку и вел в
какую-нибудь кофейню. Он знал их наперечет, все эти кофейни, словно
перенесенные на Никитскую улицу с Рю де Риволи.
И в приятной тесноте, полной сигаретного дыма и кофейного
духа, они долго сидели рядом, так что она слышала негромкий и очень мужской
запах его одеколона, и он что-то говорил ей на ухо, и вертел зажигалку – была у
него такая привычка. И прямо перед собой она видела его пальцы, длинные,
ухоженные, с расширенными косточками и розовыми мальчишескими ногтями.
Блестящая прядь темных волос вываливалась из-за уха, и он заправлял ее
привычным нетерпеливым движением, от которого у Полины что-то холодело с левой
стороны, словно он трогал холодной рукой ее сердце. У него были очень черные
глаза, о которых ей почему-то нравилось думать – андалузские, – и длинные
ресницы, и смуглые щеки, и все это так ей нравилось, что хотелось плакать. Ей нравилось
даже, что он много и как-то легкомысленно курит, и его невозможно представить
себе без сигареты.
И он никому не принадлежал.
