Никому, черт бы его побрал!..
Все было бы в сто раз проще, будь у него жена и некоторое
количество подрастающих наследников.
У него не было жены и вообще никого не было, ибо всерьез он
занимался только работой. Никто и ничто не интересовало его так, как его
драгоценная работа. Девиц, со всех сторон бросавшихся на него, он время от
времени приближал к себе, очень ненадолго, – пользовался ими легко и с
удовольствием, потом снисходительно и ласково целовал прощальным поцелуем,
нежно трепал по затылку, отпускал и больше не вспоминал о них никогда. У него
хватало порядочности и чувства юмора никому и ничего не обещать, потому и взять
с него было нечего, хотя некоторые пытались, и Полина искренне их жалела.
Переболеть Троепольским и не нажить осложнений было трудно.
Заразившиеся им непосредственно в стенах конторы страдали у Полины на глазах, и
она утешала их, подставляла плечо, выслушивала откровения, давала советы,
печалилась, заваривала кофе, самый что ни на есть настоящий, не растворимый,
боже упаси!.. Никому, кроме Феди Грекова и Варвары Лаптевой, которые все про
всех знали, и в голову не приходило, что у Полины Светловой тот же самый
диагноз.
Да, но она вылечилась. Конечно, вылечилась. Ну, почти.
Почти.
– Спасибо вам большое, – ни с того ни с сего произнесла
вежливая и красивая Федина племянница. – Я, наверное, поеду.
– Может, кофе все-таки, – безнадежно предложил Марат, но
племянница посмотрела на него и улыбнулась как-то так, что сразу стало ясно – Марат
тут ни при чем. Совсем ни при чем.
Она подтянула с пола свой рюкзачок, откинула назад волосы,
еще раз улыбнулась – на этот раз улыбка была прощальной – и пошла по коридору в
сторону наружной двери. Полина и Марат смотрели ей вслед.
Полина думала – надо же быть такой красавицей!
Марат думал – сейчас уйдет, и все, черт возьми!..
Охранник открыл запищавшую кодовым замком дверь, потом она
стукнула, закрываясь, и Марат очень озабоченно произнес:
– Кажется, я машину не запер.
– Какую машину?..
– Свою. Пойду проверю. Это было смешно.
Он заскочил в свою комнату, через секунду вылетел оттуда –
рука просунута в один рукав, второй волочится по ковру, в кулаке для
правдоподобия ключи от машины.
– Надо проверить, – озабоченно повторил он, хищным взором
косясь вдоль коридора.
Полина согласно покивала.
Он был уже у самой двери, когда она крикнула:
– На вечер никаких свиданий не назначай!
– Почему это?!
Держа ключи в зубах, он натягивал куртку.
– Совещание по “Русскому радио”.
– Черт возьми, точно!
Дверь опять запищала, приглушенно бабахнула, и все стихло,
только рамштайновский ритм остался в пустом коридоре.
Стало грустно и заломило в висках – да что за козел работает
под этот самый “Рамштайн”! Сейчас она ему устроит. Или им. Сейчас она всем
устроит!
Вообще Полина Светлова была миролюбива, незлопамятна и
равнодушна ко всему на свете, кроме работы и Арсения Троепольского, но только
не сегодня! Сегодня ужасный день. Самый худший день в ее жизни.
Сзади послышался какой-то странный звук, как будто мышь
скреблась, и еще писк, тоже вполне мышиный. Черт возьми, еще и мыши!..
Но это была китайская хохлатая собака Гуччи, которая
выбралась из ее комнаты из-под теплого пледа и теперь тряслась мелкой дрожью
посреди коридора. Тряслась, и лапкой скребла ковер, и смотрела с жалобной
укоризной.
– Бедный мой!
Полина сунула свою чашку на гостевой круглый стол,
подхватила Гуччи на руки, побежала и в своей комнате сразу кинулась за
перегородку, где у нее были крохотный диванчик, на котором она не помещалась,
кофеварка и кювета для Гуччиных надобностей, стыдливо задвинутая в самый угол.
Гуччи в кювете вполне успешно освоился, но все равно ему требовалось, чтобы
Полина непременно присутствовала при столь деликатной процедуре.
Полина присутствовала. Гуччи стыдливо оглядывался и дрожал.
Потом выбрался, покосился на кювету и содеянную в ней кучку и улыбнулся Полине
смущенно.
– Хороший мальчик, – похвалила его она, – умница.
Гуччи вовсе не был уверен в том, что он хороший мальчик и
умница. Он вообще ни в чем не был уверен, и несовершенство мира и его
собственное приводило его в ужас, и никто, никто этого не понимал!..
Полина подняла его, погладила по прическе “с начесом”, опустила
в кресло и накрыла пледом. И тут зазвонил телефон. Мобильный, у нее в сумке.
Сердце сильно ударило. Она знала, кто звонит и зачем.
Номер определился, но и без этого все было ясно.
– Да.
– Полина.
– Ты где, Троепольский?
У него был очень сердитый голос. Когда волновался, он всегда
говорил быстро и сердито.
– Я у Феди. Он… умер.
– Что?!!
– Полина. Он умер. Его убили, по-моему. Милиция считает, что
это я его убил.
– Как?!
– У Сизова заняты все телефоны. Скажи ему, чтобы он положил
трубку и перезвонил мне. Немедленно.
– Как… убили?! Арсений, что случилось?!
Ноги не держали ее – впервые в жизни она поняла, что это
такое, когда ты пытаешься стоять и никак не можешь. Пошарив рукой, она
приткнула себя в кресло. Гуччи взвизгнул. Она не обратила на него внимания.
– Ты поняла меня?
– Кто считает, что это… ты?!
– Милиция так считает. Потому что я ее вызвал. Это даже
забавно.
Слово “забавно” в устах Арсения Троепольского означало
крайнюю степень бешенства.
– А… адвокату позвонить?
– Пусть мне перезвонит Сизов. Прямо сейчас. Все, Полина.
Телефон тренькнул, разъединяясь. Полина зачем-то наклонилась
и положила его на пол. Оглушительная тишина висела в конторе – никакого
шевеления или рамштайновского ритма. От этой тишины невозможно было дышать.
Она перешагнула через телефон и выбралась в коридор.
Сизов маячил на пороге своего кабинета. Саша Белошеев выехал
в коридор вместе с креслом и теперь вытягивал шею в ее сторону, откинувшись на
спинку. На коленях у него была компьютерная клавиатура. Ира выглядывала из
своего кабинета – на кончике носа очки, в одной руке папка, а в другой ручка.
Все слышали, как Полина кричала. У них в конторе никто
никогда не кричал.
