Какой учитель?! Какой, к черту, ученик?!
Телефон все звонил. Какой-то «молодой специалист» в
обветшалых джинсах и седой бороде сунулся было в приемную, но увидел Валентина
Дмитриевича, заробел и сдал назад. Спиной он налетел на кого-то, посторонился,
засуетился, чуть не уронил папку и наконец окончательно скрылся за дверью.
В приемной как будто взошло солнце, никакого другого
сравнения Валентин не смог продумать.
Мика вошла — в белой короткой курточке и белых же джинсах, —
сразу очутилась на середине приемной и громко сказала:
— Здравствуйте все!
— Мика! — закричал из кабинета академик Тягнибеда. —
Девочка, это ты?!
— Я, папа! Здравствуйте, Нонна Васильевна!
Академик за галстук выволок себя в приемную, подскочил к
дочери и нежно поцеловал ее.
— Мика, почему ты не здороваешься с Валентином Дмитриевичем?
— Здравствуйте, Валя!
— Доброе утро.
Ему не понравилось то, что она приехала в институт. Не
должна была приезжать.
Она не может и не должна выйти из-под контроля!
— Какими судьбами, дочь моя?
Да, подумал, Певцов, вот именно. Какими судьбами, Марина
Николаевна?
— А я… я мимо проезжала и решила с вами повидаться! Пап, я
тебя сто лет не видела. Как там мама?
Академик удивился.
— Мама? А что мама? Мама отлично. Она всегда отлично. Она на
раскопках, кажется, в Сирии. Она ведь в Сирии, да?
Мика вздохнула и кивнула.
Женщины умеют вздыхать так, что этот вздох может означать
решительно все. Из Микиного вздоха следовало, что она любит отца, но сознает,
что жить с ним абсолютно невозможно, и еще она сознает, что он гений, а гениям
прощается все.
— Ты зайдешь ко мне? Впрочем, мне нужно готовиться к ученому
совету, а я толком не знаю, состоится он или нет!
Отец говорил так не потому, что не хотел ее видеть, а
потому, что понятия не имел о такте, и это тоже всегда ему прощалось — гений,
гений!..
— Если тебе нужны деньги, то я готов…
Мика вдруг пятнами покраснела, словно отец сказал какую-то
непристойность, схватила его за руку — как за галстук, — уволокла в кабинет,
успев напоследок крикнуть Певцову, что она к нему зайдет, и Валентин остался в
приемной с секретаршей.
Секретарша, помедлив, стыдливо потянула к себе «Новый мир»,
а заместитель директора большими раздраженными шагами вышел в коридор.
Под дверью маялся пожилой «молодой специалист», который
пристал к нему словно банный лист, и пришлось потратить на него еще минут
двадцать. К тому моменту, как в его собственной приемной появилась Мика,
Валентин был основательно раздражен.
Его приемная была вполне современной, стильной и не слишком
вызывающей. Черная мебель, белые стены, легкие телефоны. И Маша, секретарша,
была дорогостоящая и сдержанная, как из журнала.
Мика его секретаршу невзлюбила. И недаром. Под настроение
Валентин Дмитриевич с ней спал, делал ей подарки, возил в рестораны. Маша была
ему как будто… ровня, в отличие от Мики, которой он просто пользовался. Маша
изо всех сил делала карьеру, а Валентин Дмитриевич уважал такое… служебное
рвение. По его мнению, достойными людьми были только те, кто, цепляясь зубами и
ногтями, медленно, но верно полз вверх, не останавливаясь ни перед чем.
Какая разница, как именно сделана карьера? Хоть бы и в
постели! В конце концов, такой способ ничуть не хуже любого другого.
С ним Маша немного ошиблась. Валентин-то отлично знал, что
никуда продвигать ее не станет, а она этого не знала, и он чувствовал себя
немного виноватым.
Надо потом куда-нибудь ее пристроить. Поспособствовать.
Порекомендовать. Он так и сделает, если у него будет время.
Не будет — пусть справляется сама.
Маша пропустила Мику в кабинет и секунду постояла, ожидая
указаний относительно кофе, но Певцову не хотелось унижать ее. О его связи с
Микой она, конечно, знала.
— Зачем ты приехала? — строго спросил он, как только за
Машей закрылась дверь. Мика потянула с шеи тоненький шарфик и посмотрела
жалобно. Это она умела.
— Я… боюсь. — сказала она, и глаза у нее налились слезами. —
Я так боюсь, Валя! Что будет, если мы… если я… Что будет со всеми нами?!
Да. Ситуация выходила из-под контроля, это уж точно.
Он подозревал, что в последний момент она может сдрейфить,
но надеялся, что этого не произойдет — слишком велико было его влияние на нее.
— Что будет? — переспросил он и медленно опустился в кресло.
— Я тебе скажу, что будет. Твоего отца посадят, следствие продлится несколько
лет, «Человек и закон» раструбит об этом на всю страну.
— Валя!
— Знакомые перестанут с тобой здороваться, деньги у тебя
кончатся раз и навсегда, потому что на все авторские права наложат арест. Нет,
ты послушай! — прикрикнул он, потому что дочка академика замотала головой, и
слезы полились по розовым детским щекам. — Во время следствия он будет сидеть в
«Матросской Тишине», и по вторникам и пятницам, или когда там у них приемные
дни, ты будешь выстаивать очереди, чтобы передать ему чай и кальсоны!
— Валя!..
— У него начнется туберкулез, а суда все еще не будет. Твою
мать немедленно отзовут из Сирии, и ее карьера кончится! Суд покажут по всем
каналам, если твой отец, конечно, до него доживет!
— Валя!..
— Ты станешь дочерью врага народа. Хотя, конечно, сейчас не
тридцать седьмой год и на поселение тебя, видимо, не вышлют.
Она уже рыдала, как ребенок, размазывала по лицу горючие
слезы. Интересно, подслушивает Маша или нет?..
Он бы на ее месте подслушивал. То, что он намеревался
сказать дальше, не было предназначено для Машиных ушей, поэтому он поднялся из
кресла и ушел в «комнату отдыха», где стоял телевизор, диван и небольшой
шкафчик с бокалами, виски и минеральной водой. Все как у больших.
Мика потащилась за ним.
— Ну… что? Что же… делать? Что делать, Валя?
Валентин Дмитриевич плеснул себе виски, хотя пить ему вовсе
не хотелось, но так принято было. Демонстрация глубоких душевных мужских
переживаний — стопка и сигарета!..
— Я сказал тебе, что нужно делать. Или ты сумеешь отправить
весь компромат… туда, где он не будет опасен, или нет.
— Но откуда ты знаешь, что у них… не останется ничего…
такого?! Откуда ты знаешь, что, если мы… если я… смогу переправить эти бумаги,
отцу больше ничего не будет угрожать?! Ты же не работаешь… в спецслужбах!
