Вот великая мудрость, ослепительная и сияющая в своей простоте:
любовь — это состояние души, а вовсе не время года!
Ждать весну, чтобы влюбиться, так же глупо, как читать
поваренную книгу, чтобы найти там рецепт вечной молодости!
Весна хороша сама по себе, ибо местные жители, именуемые
северянами, — потомки все тех же незадачливых племен, выбравших для жизни
болотистый бор, а не солнечную лужайку. Поэтому так и радуют незатейливые
весенние штучки — искрящиеся лужи, теплый ветер, добытые из глубин шкафа темные
очки, потому что, оказывается, на небе все еще есть солнце, оно все еще светит
и даже попадает в глаза! Дни становятся длиннее и ярче, и четыре часа — это еще
не ночь, а, наоборот, разгар веселья, и от души работается и славно гуляется.
И все это не имеет никакого отношения к любви, вот как
думала Анфиса Коржикова, вдыхая холодный воздух ближнего поля!
То есть она, любовь-то, хороша в любое время года. И кто ее
знает, может, осенью, или летом, или зимой — ужас какой! — она бывает даже
лучше, чем весной. Или хуже, чем весной, — а все потому, что ни при чем, вовсе
ни при чем тут время года!
Совсем немного осталось, и все, все будет — лужи, солнце,
яркие дни, вкусный воздух, новая жизнь.
Может, и любовь будет, у кого новая, у кого старая, у кого
большая, у кого маленькая — она всегда бывает разная, независимо от времени
восхода солнца и количества градусов по Цельсию. Или по Фаренгейту.
Весна никакая не «пора любви».
Весна, как и любовь, вот-вот должна прийти просто потому что
— пора!..
Так потихоньку философствовала Анфиса Коржикова, и ее
машинка летела по пустынной дороге, и закатное солнце уже было золотым и даже
грело немного, и впервые после потери родителей она вдруг подумала, что ничего
не кончилось.
У нее есть бабушка, аптека, Наталья и даже Юра. У нее есть
ее детективная история — самая настоящая, не чета каким-то там пропавшим
договорам! У нее есть это поле и дорожка, сваливающаяся к ручью, и беседка над
Клязьмой, и самовар, который Клавдия взбадривает к ее приезду, — семья, целый
мир, устойчивый и надежный, как волжский утес, и этот мир не подведет ее, как
подвели родители, оставившие ее в одиночестве!
Последний поворот она пролетела очень лихо, притормозила и
привычно осадила своего скакуна перед коваными железными воротами.
Странное дело. Ворота были распахнуты настежь.
Сколько Анфиса себя помнила, они никогда не стояли
нараспашку. Бабушка подозревала всех окрестных жителей в опасном желании влезть
к ней на участок и чего-нибудь непременно своровать, потому и ворота были до неба,
с острыми пиками, и Юра то и дело патрулировал территорию, и домофон был куплен
самой последней модели — с видеокамерой и записывающим устройством.
От неожиданности она даже не сразу поняла, что можно
въезжать, и зачем-то высунула руку и нажала блестящую кнопочку на переговорном
устройстве.
Устройство запиликало, но никто не отозвался.
— Черт возьми, — пробормотала Анфиса.
Паника, охватившая ее, была мгновенной и страшной, как
лесной пожар в разгар засухи.
Что-то случилось. Что-то страшное произошло. Ворота открыты,
и никто не отвечает.
Сзади вдруг послышалось урчание мотора и шуршание шин,
которое стремительно приблизилось и смолкло прямо за ее багажником. Анфиса
напряженно взялась рукой за щиток и заставила себя посмотреть в зеркало заднего
вида.
Это была машина ее бабушки, джип, купленный, чтобы
разъезжать «по хозяйству». У нее еще были комфортабельный седан и огромный
зверского вида мотоцикл — специально для Юры.
От страха и напряжения Анфиса не сразу поняла, что это
«свой» джип, так и сидела, вцепившись рукой в переднюю панель. Открылась
водительская дверь, и Юра спрыгнул на асфальт.
У него было озабоченное лицо, и он был небрит.
— Здравствуйте, Анфиса.
— Юра, что случилось!?
— Ничего особенного не случилось, не волнуйтесь. У нас…
маленькие неприятности.
Он нагнулся к ее открытому окну так, что перед носом у нее
оказался его светлый свитер крупной вязки. Под свитером просвечивала широкая
золотая цепочка. Почему-то Анфиса не могла отвести от нее глаз.
— Какие неприятности, Юра?!
Он секунду подумал, словно прикидывая, имеет смысл сообщать
ей новость или нет.
— Юра!
— Петр Мартынович, сосед… Он умер.
— Как?!..
Юра пожал плечами. Вид у него был какой-то неуверенный.
— Юра! Он вчера был жив и здоров, и его пугало какое-то
привидение! Бабушка мне об этом рассказывала! А Клава это привидение даже
видела под елкой!
— Мне не хотелось бы…
— Юра, я не курсистка и не член общества любителей поэзии
Бальмонта! Что случилось?!
— Ночью он умер. Милиция считает, что.. сам по себе умер, и
все. А я считаю, что его задушили. Подушкой. То есть мы с вашей бабушкой так
считаем.
Она поверила сразу — и именно в то, что его задушили.
Вчера ночью в саду явно кто-то был, она не видела, но
чувствовала это присутствие очень отчетливо.
Анфиса зашарила рукой по автомобильной обшивке, нащупала
ручку, дернула и распахнула дверь. Бедный Юра едва успел отскочить.
Не успел бы, получил бы серьезный удар железной дверью в
самое что ни на есть чувствительное место.
— Кто его задушил?! Что вы такое городите, Юра?! У нас тут
никогда и никого…
Она осеклась, понимая, что вряд ли он только что выдумал всю
эту историю, что это правда, от начала до конца.
Соседа Петра Мартыновича, любителя гуано, жившего в двух
шагах, нынешней ночью задушили подушкой.
— А… как вы узнали?!
— Марфа Васильевна утром повезла ему пироги. Такая у нее
идея возникла почему-то…
— Не почему-то, а из-за собаки Баскервилей!
Юра помолчал.
— Из-за чего?
— Из-за собаки Баскервилей, но это долгая история. Впрочем,
вы знаете, наверное.
— Я знаю, что его кто-то пугал. Но… не собакой.
— Собака — это просто так, — с досадой сказала Анфиса. — Ну,
дальше, дальше!..
Руки у нее стали совсем ледяными и она сунула их в карманы.
— А дальше… ничего. Мы приехали, дом открыт, а сосед… лежит.
И уже не спасти, конечно. Ну, я вызвал милицию, «Скорую», а Марфу Васильевну
отвез домой.. Все.
