Откуда он вдруг взялся, этот Петр Мартынович, что это
бабушка решила о нем заботиться?!
— Коржикова, ты что на рабочее место не идешь?! Народу уже
полно, там Татьяна Семеновна одна пропадает!
— Иду-иду!.. — Анфиса поглубже задвинулась в угол со своим
телефоном. — Бабуль, я не могу! Ты мне вечером все расскажешь, хорошо? Особенно
то, что касается собаки Баскервилей!
— Ты вечером собираешься к нам? — осведомилась бабушка.
— Собираюсь. Я приеду, и мы с тобой все обсудим, ладненько?
— Я терпеть не могу этого слова, — отрезала далекая бабушка.
— Говори правильно, ты же не водопроводчик!
Кроме «ладненько», бабушка еще не признавала слов «кушать»,
«тепленький» и всякое такое. В бабушкином понимании все, кто употреблял
вышеупомянутые слова, годились разве что в водопроводчики.
— Хорошо, я не буду. Но мы сможем поговорить только вечером.
Бабушка помолчала.
— Ну?
— Что? — нетерпеливо спросила Анфиса.
— Больше ничего?
Внучка лихорадочно соображала, чего же больше.
— Больше ничего. Бабуль, я вечером приеду, и ты мне
расскажешь.
— В таком случае не приезжай.
— Почему?! — простонала Анфиса. — Почему не приезжать?!
Бабушка помолчала. Как пить дать, затянулась сигаретой.
Анфиса представила, как она сидит, положив ногу на ногу, и покачивается в
кресле. Бабушка любила кресла-качалки не потому, что в них удобно «валяться», а
потому, что можно «баловаться» — качаться, отталкиваться ногой, смотреть, как
появляется и пропадает в зеркале собственное отражение.
— Ты сегодня до шести или до десяти?
— До десяти.
— Прямо с работы поедешь?
— Да.
— А на чем?
— Бабушка! Ну какая разница?!
— Большая.
— Бабуль, я уже взрослая девочка.
— Раз ты такая взрослая, можешь не приезжать.
— Бабушка! Ну что такое!
— Я не хочу, чтобы ты шла со станции одна в темноте!
— С чего ты взяла, что я пойду со станции?!
— Не морочь мне голову, — отрезала Марфа Васильевна. — Ключ
от ворот у нас один. В одиннадцать часов я смотрю новости. Ты работаешь до
десяти, значит, на машине приедешь как раз в одиннадцать. Ты знаешь, я не
люблю, когда мне мешают смотреть, и не попросила меня заранее открыть ворота.
Значит, собираешься ехать на электричке и зайдешь в калитку на той стороне. И
думать не смей. Лучше не приезжай.
— Бабушка!
— Вы все надеетесь, что я скоро выживу из ума, а я все
никак. Я не разрешаю тебе идти в темноте одной. Юра тебя встретит.
— Хорошо, я приеду на машине.
— Смотри, а то я не усну!.. Или Юру отправлю.
— Не надо, — взмолилась Анфиса. Она не любила, когда Юра ее
встречал. — Я приеду на машине, обещаю тебе.
— Но ведь собиралась на электричке? — ехидно осведомилась
бабушка и, судя по звукам, перестала качаться туда-сюда в своем кресле. —
Надуть меня хотела?..
Анфисе пришлось сознаться, что да, собиралась, и следом за
признанием немедленно услышала вопрос, что у нее с машиной. И еще некоторое
время пришлось объяснять, что с машиной ничего такого, просто сегодня она
осталась в очень неудобном месте, потому что на Садовом были пробки, а Анфиса
торопилась.
Анфиса говорила и прислушивалась к шуму аптечного зала за
белой перегородкой. Мимо проплыла Лида, посмотрела неодобрительно. Потом,
громко топая, промчалась Наталья Завьялова и на ходу улыбнулась Анфисе.
Короткие черные кудри торчали в разные стороны из-под белой аптечной шапочки.
Анфиса улыбнулась ей в ответ.
— Что вам выписали? — громко спросила вдалеке заведующая
Варвара Алексеевна. Анфиса со своим телефоном чувствовала себя выключенной из
утренней жизни, с каждой минутой набирающей обороты. — Татьяна Семеновна,
посмотрите, что у больного с рецептом!
— Бабушка, все, я правда больше не могу. Я должна бежать.
Она сунула телефон в карман халата, поправила поясок, чтобы
выглядеть безупречно, и за высокими белыми стойками пробежала на свое место.
Заведующая Варвара Алексеевна, втолковывавшая что-то худой и
нескладной тетке, похожей на старую лошадь, покосилась на нее.
Заметила, поняла Анфиса. Все заметила. Теперь обязательно
припомнит.
Как только она оказалась за чистым стеклом, в окошко сразу
сунулся заморенного вида мужичок в брезентовой куртке.
— Мне бы, дамочка, чего-нибудь от кашля. Мучает, проклятый!
И, словно боясь, что ему не поверят, он несколько раз
конфузливо кашлянул. Анфиса задумчиво его изучила. Предлагать ему новомодное
средство за триста пятьдесят семь рублей не имело никакого смысла.
— Курите? — лекарским тоном спросила Анфиса у мужичонки,
выдвигая ящик.
— Курю, дамочка, — покаялся мужичонка, — куда нам без
курева, нам без курева никуда…
— Бросить надо, — посоветовала Анфиса, — вредно очень.
— Да мы знаем, знаем мы, — забормотал мужичонка виновато, —
и в телевизоре, и везде… Мы же слушаем, в газетах тоже… Не на деревне живем….
Бросать надо… а так… с утра не покуримши… как же…
Анфиса выложила на сверкающий прилавок ленту таблеток, подумала
и достала еще коробочку мятных пастилок.
— Возьмите еще эти, они недорогие, но горло хорошо смягчают.
Мужинонка закивал, достал заскорузлой рукой несколько мятых
десяток, сунул в окошко, аккуратно собрал сдачу, а лекарства затолкал во
внутренний карман.
Следующей была молодая женщина с коляской, в которой
подпрыгивал жизнерадостный розовощекий малыш, тряс погремушку и жмурился. Этим
было нужно очень много всего — и витамины, и масло, и носовые платки, и зубную
пасту.
Анфиса возилась с ними долго и весело.
Им было радостно покупать и бить в погремушку, а Анфисе
радостно продавать. Она продала все, что им требовалось, и еще вдобавок
хорошенькую бутылочку для сока с двумя ручками из яркой пластмассы, чтобы
мальчик — такой великан! — мог сам ее держать, и еще некое приспособление для
прорезывания зубов.
Анфиса советовала, а покупательница оцениваете и прикидывала,
и отчего-то они обе чувствовали себя заговорщицами.
Потом покупатели пошли безостановочно, и только в двенадцать
Анфисе удалось выпить чашку чаю. Чай пили на беленькой кухне с нарисованными на
двери куриной ногой и рюмкой. К чаю ничего не предполагалось, кроме маленькой
шоколадки, и Анфиса загрустила было, но прибежала запыхавшаяся Наталья, сразу
же сорвала с кудрей шапочку, швырнула ее на стул и немедленно полезла в
холодильник.
