Раиса еще раз взвизгнула и стала хрипеть и закатывать глаза.
Илья поднял руки, и этот жест был тоже словно из кино.
Гена спиной продвигался на лестницу, волоча за собой Раису.
Выбравшись из приемной, он ногой захлопнул дверь — какие-то
бумаги от удара разлетелись по полу. Потом раздался короткий шум, удар, а когда
Решетников вывалился на площадку, Раиса сидела у стены, таращила остекленевшие
от ужаса глаза, а больше на площадке никого не было.
Внизу взревел мотор, страшно взвизгнули шины, и все смолкло.
* * *
Во «Французской кофейне» как обычно было прохладно.
Специфический, очень сдержанный и некоторым образом даже интеллигентный шум
радовал ухо и сердце. Возможно, оба уха.
А сердце только одно.
Единственное Микино сердце стучало так, что вполне могло
заглушить шум не только кофейни, но, кажется, даже стадиона.
— Здравствуйте! — сердечно сказала Мике
девушка-распорядитель, которая хорошо ее знала. — Я провожу. Вас уже ждут.
Мика оглянулась на хмурого дядьку, который зашел следом за
ней и теперь рассматривал витрины с «кондитерскими изделиями». Изделия были
хороши, и если не знать, что их можно есть, то они вполне могли сойти за
произведения искусства. Мика любила именно рассматривать, а не есть.
Нет, есть тоже любила, но «ограничивала себя».
Господи, подумала она с тоской, какая ерунда лезет мне
голову. Когда я на пороге смерти, нельзя думать о пирожных.
Или нет, не так. Не на пороге, а на волосок от смерти.
Господи, опять ерунда выходит!..
Хмурый дядька, который был представлен ей как Юрий Латышев и
который должен был ее прикрывать, на Мику вовсе не смотрел. Любезничал с
кондитершей, у которой, как в рассказе Бунина, были розовые ноготки, похожие на
миндальные орешки. Может, из-за этих ноготков, а может, из-за того, что она
находилась в милом, уютном и таком привычном кафе, все предстоящее казалось
Мике совершенно нереальным, словно она из яви вот-вот должна шагнуть в сон, и
хорошо об этом знает, и шагать не хочет, но… должна, должна!..
Она помялась некоторое время, ожидая, что он хотя бы
взглянет на нее, так сказать, поддержит ее взглядом, но он тыкал пальцем в
розаны и корзиночки, смаковал свой выбор — кондитерша млела, — и Мике ничего не
оставалось, как двинуться следом за распорядительницей в прохладную полутемную
аквариумную глубину.
Валентин Певцов, который еще вчера составлял основное
счастье ее жизни и надежду на лучшее будущее заодно, сидел у зеркальной стены к
ней лицом и смотрел на нее, не отрываясь.
У Мики вдруг вспотела спина.
— Сюда, пожалуйста. — Девушка отодвинула ей стул. Мика
прижимала к груди пакет, в котором обозначался контейнер. Ладони были липкими.
— Что-нибудь закажете сразу?
— Кофе, — пролепетала Мика. Под его взглядом ей делалось
нехорошо. — И сок.
— Свежевыжатый?
— Да.
— Апельсиновый, морковный, яблочный, ананасовый,
грейпфрут?..
— А… апельсиновый.
— Принесете через десять минут, — распорядился Валентин
Певцов, бывшее счастье ее жизни. — Раньше не надо.
— Хорошо, сказала девушка несколько удивленно. — А кофе
сразу? Или тоже через десять минут?
— Все, все через десять минут, черт подери!..
В зеркале Мика видела, как Юрий Латышев покрутил головой,
выискивая местечко, плюхнулся у выхода и развернул газету.
Как ей хотелось вот прямо сейчас, здесь, сию минуту, снова
стать свободной и легкой, положить ногу на ногу, развернуть газету, покачать
ногой, рассматривая собственный замысловатый сапожок! И чтобы не было ничего
гадкого и ужасного, случившегося с ней этой ночью, и чтобы она снова стала
независимой и гордой, и, чтобы не было тех ужасных слов, которые этот человек
напротив говорил ей с такой отвратительной яростью!
Но она знала, что никогда, никогда не сможет их забыть.
Никогда — трудное слово.
— Давай, — велел Певцов, как только распорядительница
отошла. — Да не под столом, дура! Так давай! Я не шпион, твою мать!..
— А… кто ты, Валя?
— Я никто. Я идиот, который доверил овце важное дело, только
и всего!
Глаза у Мики вдруг налились слезами. Она не собиралась
рыдать, но, кажется, уже рыдала.
— Прекрати! — велел он. — Я уйду через пять минут, и тогда
начнешь свои концерты, а сейчас мне представлений не надо, твою мать!..
— Валя, ты говорил, что папа, что папины бумаги… Что, если
мы не переправим их за границу, папу посадят и… А на самом деле…
— Что на самом деле? — вдруг перебил он и глянул
внимательно. — Ты что? Влезла в коробку?
— Что? А… нет. — Кажется, она играла плохо, неумело, хотя
всю жизнь считала себя виртуозом по части обвести мужчину вокруг пальца.
Видимо, имело значение не только, какой мужчина, но еще и
какой палец!
— Нет, я никуда не лезла, но… там же ведь нет никаких
папиных, бумаг, да? Да?! Зачем я была тебе нужна? Чего ты от меня хотел?
— Знал я, что все бабы — дуры, — сказал он равнодушно. — Но
что такие, даже не подозревал. Курица, твою мать! Без мозгов.
Он отвернулся и помешал соломинкой в стакане с водой. Даже в
такой драматический момент он пил воду без газа, с лимоном и льдом.
— Валя, — проскулила Мика, — я же пошла туда! Я же все
сделала так, как ты мне велел! Но что-то случилось, понимаешь?! Я не видела,
как его убивали, я вышла оттуда, а он уже… труп!
— Трупом его сделал твой муж?
— Я не знаю, Валя!
— Связался, черт, — выговорил он почти добродушно, — семья
кретинов. И уголовников! Отец твой кретин, муж убийца. А ты… овца безмозглая.
Она помолчала. Слеза капнула на руку, и Мика быстро ее
стерла.
Наверное, она на самом деле дура. Идиотка. Последняя тупица.
Зачем она согласилась еще и на это? Как она могла?
Они умные, сильные, — она чуть было не подумала «взрослые»!
— пусть сами улаживают свои проблемы, без нее! Ей надо домой. В ее уютную
квартирку. Домашние туфли, плед, и чтобы кто-нибудь над ней хлопотал, укутывал,
жалел.
А ей все приказывают!
Ей опять приказали, и она опять пошла… на задание.
И это «задание» ей нужно довести до конца, во что бы то ни
стало.
