Марья пыталась вырваться из паутины запретов. Она уговорила царя предпринять опасное путешествие по кремлевским подземельям. Тайный ход вывел их на Красную площадь, где они попали в руки разбойников. Находчивость Марьи спасла царя, и они благополучно возвратились в Кремль. Однако Марья Хлопова не смогла избежать опасности, угрожавшей ей со стороны ближайшего царского окружения. Мать царя – великая старица Марфа – невзлюбила строптивую невестку. Врагами Хлоповой были братья Салтыковы, боявшиеся за свое положение при дворе. За спиной царя против Марьи Хлоповой сплели коварную интригу. Ее объявили хворой и к «государевой радости не пригожей». Пока Михаил Федорович находился на богомолье, его невесту изгнали из Кремля и отправили в ссылку.
Глава 1 Путь через Камень
Из Москвы прислали боярский указ ехать Марье Хлоповой с бабкой Федорой Желябужской и двумя ее сыновьями в Сибирь в Тобольский острог. Рухнули надежды, что царь Михаил Федорович во всем разберется и повелит вернуть любимую невесту. Видно, старица Марфа крепко взяла в свои руки кроткого сына. Среди общих слез и причитаний бабушка Федора держалась молодцом. Она дала себе клятву быть бодрой, сколько позволяли старушечьи силы.
Одно было утешение. Ссылали в Сибирь, край хорошо знакомый и Хлоповым, и Желябужским. Бабушка Федора несколько лет провела в Сибири вместе с мужем, служившим письменным головой в Тарском остроге. Люди, никогда не бывавшие в Сибири, пугались бескрайних просторов и диких лесов, полных свирепыми хищниками. Бабушка смеялась над глупыми баснями о лютых морозах, от которых пролитая вода якобы обращается в лед еще в воздухе. Федора рассказывала внучке, что в Сибири плохо родится хлеб, а яблок и груш вовсе нет. Зато зверь непуган, не истреблен охотниками, как под Москвой, где медвежью берлогу, пожалуй, за неделю не сыщешь. Дичи в изобилии, а рыба идет на нерест сплошным косяком так, что можно по ее спинам перебежать небольшую речку. Наслушавшись бабушкиных рассказов, Марья рвалась на сибирские просторы. «В ссылку! В ссылку!» – ликовала она, пугая дворню счастливой улыбкой.
По пути к ним присоединились два сына Федоры – Иван и Александр Желябужские. Так решили наверху. Почему в Сибирь ссылали Желябужских, не повинных в ссоре с Салтыковыми, не ведал никто. Впрочем, любой, кто был вхож в Кремль, знал, что бесполезно гадать о причине решения, спущенного сверху. Почему так, а не этак – не объяснить и не понять. Может, старица Марфа случайно вспомнила о сыновьях Федоры и захотела ей особенно досадить. А может, и не было никакой причины, по которой внезапно переменилась судьба дворян.
Иван и Александр Желябужские нисколько не походили друг на друга, будто не были родными братьями. «Вестимо! – перемигивались соседи. – Думный дьяк дневал и ночевал на службе, вот и вышли сыновья не в отца, а в проезжего молодца». Злые языки возводили напраслину. Федора была верной супругой, но так уж Господь устроил, что все ее сыновья различались обликом и нравом. Покойный Федор был приземист и кряжист, как столетний дуб. Средний – Иван невысок и сухопар. Младший – Александр выше братьев на полголовы, в плечах широк, станом тонок. Федор при жизни слыл молчуном, Иван изводил всех поучениями, а Александр любил песни и веселые прибаутки. Федор Желябужский знал пристрастия младших братьев. Собираясь с посольством к крымскому хану, он составил духовную грамоту и завещал Ивану драгоценные индийские шахматы, а младшему Александру – кинжал дамасской стали, подарок персидского шаха Аббаса.
Иван, унаследовавший шахматы, наружность имел постную, словно угодник на потемневшей от времени иконе, но при сем был весьма искушен в земных заботах. В своей вотчине завел строгие порядки и с мужиков взыскивал неукоснительно. Александр, любимец матери, щеголял в тонкого сукна однорядках, к которым пристегивал шитый цветными нитями стоячий ворот, и опоясывался кованым серебряным поясом, на который нацепил кинжал в драгоценных ножнах, усыпанных бирюзой. Был он скор на расправу, но отходчив. Его мужики быстро смекнули, что дворянский сын сгоряча заедет в ухо, но на правеж под батоги не поставит. Почуяв слабину, крестьяне неисправно вносили оброк, отговариваясь недородом и неурожаем. Александр смеялся над собой: «У меня в имении один конь гнед, а шерсти на нем нет, передом сечет, а задом волочет. Восемь амбаров без задних стен, а в одном амбаре восемь полтей тараканьих да восемь стягов комарьих». Заслышав это, старший брат кривился и выговаривал младшему: «Алексашка, нашел чем хвалиться! Поместье у тебя невелико, но и не мало. Сотня душ – это сотня хребтов. Ежели их умеючи пошевелить плетью, будешь кататься аки сыр в масле».
Но поучения старшего брата пропадали втуне. Александр расстроил поместье и потихоньку от брата чувствительно пощипывал матерную задницу. Федора души не чаяла в младшем и покорно оплачивала его долги из задницы – вдовьей доли наследства, оставшегося после думного дьяка. Младший сын знавался с кабацкими ярыжками и проигрывал им деньги в зернь. Старушка даже рада была, что младший едет с ними в ссылку. По крайней мере будет на глазах.
Александр был холост, Иван – женат и ехал в ссылку вместе с женой. По-старинному жена дяди величалась вуйкой, а сама Марья приходилась дяде сестриной. Так ее всегда называл старший дядя Федор. Но младшие братья говорили проще – племянница. Марья тоже обращалась к жене брата по-простому – тетка. Хотя какой она была теткой! Возрастом чуть старше Марьи. Впрочем, из тетки-сверстницы не вышло закадычной подружки. На ее глупеньком размалеванном личике были написаны испуг и недоумение. Совсем недавно она хвалилась неслыханным счастьем иметь среди близкой родни невесту великого государя, как вдруг ей велели сопровождать опальную государыню в страшную сибирскую землю. Тетка дичилась Марьи и поглядывала на нее исподлобья. Слезы из ее накрашенных сурьмою глаз текли черными потоками по густо намазанным румянами щекам. Потом она часами прихорашивалась, изводя уйму притираний, и все это для того, чтобы опять зарыдать по пустячному поводу.
Сухой начетчик Иван превращался в ласкового теленка, когда заговаривал о своей любезной супруге. Он не находил слов, восхваляя ее истинные и мнимые достоинства.
– Полотен и холстов у нее на домашний обиход наделано, ино окрашено на летники, кафтаны и сарафаны. Рубашки красные, мужские и женские, и порты велит при себе кроить, а всякие остатки и обрезки камчатые и тафтяные, и пух, и оторочки, и новые, и ветхое – все у ней прибрано в мешочки, а остатки связаны и упрятаны. Как чего поделать ветхое или для нового не достало, все есть в запасе и на торгу не ищешь втридорога.
Александр был иного мнения об ятровке. Когда старший брат ругал его за расточительство, он в ответ показывал на множество тюков, которые вез Иван Желябужский:
– Меня бранишь, а сам сколько истряс на бабьи телогреи? Копи, брат, копи. Складывай по грошику в кубышку. Аще что муж припасет, то жена пронырством изнурит. В четырех сундуках не умещается платье.
– Не во всех сундуках платье, – возражал Иван. – Везу с собой книги.
Иван слыл в семье книжником. Читал божественное, но были в его сундуках также книги мирские: переводные греческие хронографы и занятные вертограды. Собираясь в дальний путь, он прихватил «Русский дорожник» и новгородскую повесть «О человецах, незнаемых в восточной стране». Марье нравилось слушать его рассуждения о неведомых странах, но сам дядя навевал тоску длинными поучениями.
