Гном почесал в затылке.
— Так что, понять их никак нельзя?
— Попробовать можно, порой помогает простая хитрость. Скопируйте слова на пергамент, они уже не будут волшебными и меняться не станут. Потом найдите того, кто знает этот язык и…
Торвальд уже заскрипел пером.
— Можете прочитать?
Он показал пергамент. Язык был редким — древнесвирфнеббль, но я его знал неплохо.
Вкривь и вкось, явно рукой того, кто не знает букв, а лишь механически копирует их, шла надпись:
«Глупый гном пытался нас обмануть».
— Нет, — с сожалением произнес я. — Этого языка я не знаю.
Девушка потянулась глянуть, но Торвальд уже запихнул пергамент в карман.
— Эх, ладно, — ответил он. — Покажу на рынке, хоть кто-нибудь должен знать.
— Откуда эти ворота? — спросил я.
Гном сунул ключ в замок и повернул три раза.
— Здесь, между горами и степью, раньше деревень было много. Что людей сюда гнало, на орочью границу, не знаю.
Он с трудом отворил тяжелую створку.
Я не стал ему помогать, знал, что этим обижу.
— Комендант Аскольд сам выбрал место для города. Меня не спросил, конечно.
Гном недовольно хмыкнул.
— Ну я привык, еще со столицы. Всем бы только командовать, а что из соплей дракона бастион не построишь и в лаве башне не место, они и думать не думают.
Он вошел.
Тихо зарокотали пропеллеры, два голема выплыли из портала, и астральные двери снова закрылись.
Торвальд не собирался идти в коллектор без надежной охраны.
— Подземные переходы здесь уже были, — говорил гном, спускаясь по ступеням. — Я их, конечно, полностью переделал. Верхние ярусы укрепил и выложил некроманческим кирпичом…
Он пояснил:
— Это когда кирпич внутри полый и залит кровью покойников. Он отгоняет бесов и злую силу. И вниз прорыли еще четырнадцать ярусов, а дальше коллекторы и сами растут.
— Зачем строить под городом подземелья, если там заводятся монстры? — спросила девушка.
— Город, как человек, без испражнений не может, — отозвался Торвальд. — Если правитель глупый, а умных я видел редко, то строятся кварталы для бедных, а бедные — это опухоль, лишь отжирают все из казны и простым работягам жить не дают.
— Так разве бедные не работают? — удивилась девушка.
— Работали бы на совесть, не были бы бедными, — отрезал гном. — А рано или поздно этот гнойник прорвется, и всякая быдлошваль на улицы повыходит, с криками: «Все отнять и поделить». Фу! Я бы сразу выпускал трицератопсов на улицы, чтобы эту толпу давили.
Он привычно постучал по стене своим молоточком.
— Крепкая… А у нас все просто: хочешь жить в нищете — спускайся в коллектор. Там ни трудиться, ни отвечать ни за что не надо. Лопай себе мусор да чужие объедки, чем не красота?
Торвальд возжег колдовской фонарик, и тот мерно закружился над его головой.
— Если кто три месяца проживет в коллекторе, хищные кусты его забывают и обратно больше не выпустят. А в подземельях есть своя иерархия: тех, кто поглупей да поленивее, вытесняют все ниже. До самого дна, конечно, мало кто добирается, обычно по дороге их съедают.
И вновь перед нами тускло засияла табличка со странными письменами.
— Сильно меня это беспокоит, — заметил Торвальд. — Кто его знает, что означают эти слова. А сдирать их тоже опасно, вслепую-то.
Он постоял немного, глядя на сокрытое знание, потом аккуратно переписал слова на тот же пергамент.
2
Стены, темно-песочные, таяли в глухом сумраке.
Шершавые кирпичи с печатью имперского архитектора тускло светились изнутри алым и янтарем. Своды были низкими и неровными, порой мне приходилось пригибать голову.
Тут и там я видел зарубки: «Я, писарь Ухлет, спустился в сию обитель шестого дня месяца барсука». Торвальд, проходя мимо, стучал по ним молоточком, и буквы сразу же растворялись.
Хороший урок для тех, кто тщится оставить о себе память.
— Будьте начеку, — предупредил гном. — Верхние ярусы почти безопасны… ну, почти.
За поворотом слышался рокот — там по широким трубам сливались сточные воды.
— Деньги! Деньги давай! — раздался сдавленный голос.
— Никак, наше Государство, — пробормотал я. — Кто еще так жаден до чужих денег?
Из-за угла выскочило горбатое существо.
Его шишкастую, болотного цвета голову покрывала слизь. Один глаз больше другого; кожа опадала и вспучивалась, меняя форму — у твари не было черепа.
— И выглядит точь-в-точь, как наше милое Государство, — заметил я.
Тварь протянула руки, вместо пальцев на них росли короткие щупальца, они извивались и скручивались в тугие кольца.
На каждой ладони торчал заостренный шип, покрытый застывшим гноем. Существо одето было в обноски, где-то грубо зашитые, где-то на булавках, одна нога в сапоге, другая в лакированной туфле.
— Деньги! — шептала тварь. — Гоните кошелек, посохи, сымайте одежу, все!
Гном легко качнул молоточком.
Тот обратился в увесистый моргенштерн, и шипастая булава врезалась в морду твари.
Голову снесло, слизь и кровь хлынули на камни.
— Ах ты, кикиморь сын, — пробормотал Торвальд, — не узнал меня?
Тело слегка качнулось, потом новая голова начала вырастать вместо старой.
— Ух, это же вы, гроссмейстер…
Тварь низко поклонилась.
Жидкость из тела бурно хлынула в голову и наполнила ее, словно бурдюк. Когда существо вновь выпрямилось, оно было целым и невредимым.
— Простите, не признал в темноте; все эти чужаки смутили меня. Вы же завсегда один ходите.
Монстр оглядел нас с любопытством.
— А это кто?
Его щупальца потянулись к Оксане.
— Как тебя звать, красотка?
— Сказала бы: «Не твоего ума дело», да вижу, ума у тебя вовсе нет, — ответила девушка.
Тварь была слишком грязной, чтобы обидеться.
— Я граф Тадеуш Ольшанский, — с гордостью представился он, вновь низко поклонился, и болотная жижа хлынула из его ушей. — Советник круля Станислава.
— Граф? — удивилась девушка.
— Да жаба он болотная, — с презрением бросил гном. — Это всего лишь слаймы, едят отбросы и отчего-то считают себя людьми.
— Я человек, — с непреклонной гордостью возразил Тадеуш. — Али нет у меня рук? Головы? И трех глаз, как бывает у всех людей?
