— И вы никому не рассказали об этом?
— Решил, что Руфусу лучше не говорить.
Димитрис кивнул.
Глянув на меня исподлобья, негромко спросил:
— Где я мог вас видеть?
Я хмыкнул.
— Думал, что вы не помните, — сказал я.
Обернулся.
Шестеро новых стражников вошли в переулок.
Руфус не мелочился.
— Лучше бы нам найти место поспокойнее, — предложил я. — Есть здесь такое?
— Да. — Димитрис кивнул.
Он оглянулся на колдовскую лавку.
Лицо его нервно дернулось, завоеводчику очень не хотелось возвращаться в казарму, к своей рутинной докуке, после того как он вновь ощутил азарт погони.
— У Восточных ворот есть небольшая таверна.
Димитрис коснулся своей золоченой бляхи, и мы перенеслись к низким дверям трактира.
Старая проржавевшая вывеска гласила: «Гниющий висельник». На ветру тихонько поскрипывал гнутый жестяной знак в форме повешенного.
Все дома, что я до сих пор видел в Малахите, были каменные. И только эта таверна оскалилась бревенчатыми стенами.
Кое-где они успели прогнить, как мертвец на вывеске, но это, видимо, не волновало ни трактирщика, ни его посетителей.
— Когда мы начали строить город, — сказал Димитрис, — здесь было полно мародеров. Я их ловил…
Он коротко усмехнулся в щетинистые усы.
— У этих парней был выбор. Или идти на службу к городским стражникам, до первого нарушения. Или сразу на виселицу. Почти все выбирали петлю…
Офицер показал рукой.
— Шибеницы вдоль всей дороги стояли, от городских ворот до Проклятого колодца. И никогда не были пустыми. Потом их срубили. Теперь там улица Благонравия, да и кладезь засыпали.
Завоеводчик хлопнул ладонью по грязной стене трактира.
— А из столбов построили этот трактир; все, кто сюда приходит, могли бы на тех глаголях висеть…
Мы подошли к трактиру.
Окна были такие грязные, словно их не мыли со дня открытия.
На камнях у порога засохла темная лужа — то ли кровь, то ли медовуха. Рядом лежали четыре выбитых зуба. Мне стало интересно, их потерял один из драчунов или оба поровну.
Димитрис открыл скрипучую, залитую супом да элем дверь, и мы вошли в темную, прокуренную харчевню с низким потолком и грязными колченогими столами.
Хмурые лица обернулись к нам, и я сразу понял, что завоеводчика тут знают все и не любит никто.
Он прошел к стойке, бросил:
— Мне рюмку кальвадоса, — и опустился на замызганный табурет, с усмешкой поглядывая вокруг.
Толстый хозяин, с короткой рыжей бородкой, достал из-под стойки полупустую бутылку, где плавали два живых таракана, полуорки считают, что это придает напитку особый вкус, и едва заметно кивнул дылде-половому.
Димитрис взял рюмку, подчеркнуто провел над ней офицерской бляхой, проверяя, не отравлено ли, и, лишь убедившись, что жетон не краснеет, начал неторопко потягивать.
Из соседней комнаты с мисками, бурча что-то недовольное, вывалились два хорбита. Один сжимал зубами краюху хлеба, другой под мышкой держал бутылку дешевого яблочного вина.
Следом семенил половой и что-то шептал им на ухо.
— Извольте, сударь, — произнес трактирщик без всякой радости. — Ваш кабинет готов.
«Кабинетом» здесь величали маленькую каморку. Стол был даже грязнее, чем в общей зале, а вместо табуретов стояли лавки.
Узкое оконце выходило на задний двор.
— Здесь лишь одна отдельная комната, — пояснил с усмешкой Димитрис. — А я не люблю есть со всеми.
Я понял, что в этом грязном трактире, среди воров и висельников, он хоть немного может побыть самим собой, не солдатом, а розыскным.
Мне даже показалось, что городских бандитов Димитрис по-своему ценит выше, чем дубоглавых ратников Огнарда.
— Жаркое здесь вполне терпимое, — добавил завоеводчик. — Если вы, конечно, не против того, чтобы обсасывать крысиные головы.
Вошел хозяин, держа щербатое блюдо с мясом. Дылда половой принес хлеба и бутылку орочьего вина.
— Значит, мы встречались в столице? — спросил Димитрис.
— Да, — согласился я. — Вы уверены, что стоит обсуждать это здесь?
Я посмотрел на девушку.
Оксану никто не приглашал с нами, но ей и не требовалось особое приглашение.
Димитрис бросил взгляд на нее, отправляя в рот кусок мяса двузубой вилкой.
— Мне нечего скрывать от Чернодворца, — отозвался он. — Бояре ближнего круга и так знают, что я сделал, а чего нет.
— Хорошо, — согласился я. — Расскажу вам, где мы встречались, а потом задам свой вопрос. Ответить на него или нет, решать уже вам.
— Справедливо, — кивнул Димитрис. — Так когда это было?
— Шесть лет назад. Спустя ровно год после начала Стояния на Черной Реке.
5
Ледяной ветер бился в окна моего экипажа.
Вьюга, бешено завывая, кружила по ночным улицам, металась среди слепых домов, швыряя в них колючие хлопья снега.
Город казался мертвым, словно солнце никогда не воскреснет. Хрипло скрипели скрюченные деревья, лютая метель была все сильнее, где-то далеко рыдали колокола.
— Приехали, барин, — сказал извозчик.
Бешеный вихрь подхватил его слова и унес прочь.
Я вышел из кареты.
Острый обжигающий снег хлестал меня по лицу, срывал высокую шапку, холод пронизывал до костей. Я поднялся на мраморное крыльцо, постучал дверным молотком в форме головы минотавра.
Обернувшись, я не увидел ни улицы, ни экипажа — лишь вьюга, высокие шпили храмов да черное небо, нависшее над столицей.
— Добрый вечер, ваша милость, — дворецкий открыл мне дверь.
Это был высокий старик, с белоснежными бакенбардами, крупным носом и потертой улыбкой.
Он носил ливрею, с серебрянью и золотом — цветами дома Мортернов.
— Здравствуйте, Осип, — я прошел в парадное, снимая перчатки. — Давно мы с вами не виделись. Как ваш ревматизм?
— Спасибо, ваша милость, не жалуюсь; господин полковник послал меня к своему врачу. Так что стало полегче.
Он испуганно охнул, взглянув на меня попристальнее.
— Что с вашей рукой?
— Это?
Я повертел когтистую лапу, усеянную ромбовидной чешуей.
— Это не моя рука, — сказал я. — Моя осталась на том болоте. Не было времени сходить к лекарю; пришили, что подвернулось.
