— Как я уже сказал, служил я тогда в столице и как раз получил жетон младшего дознавателя. Мы ловили разбойников, татей да душегубов; имперские суды быстрые, коль не покаялся и не взошел на костер по собственной воле, то четвертуют. Впрочем, все, кого мы казнили, этого заслуживали. Я как раз заступил на смену…
3
…Чадные факелы бросали неясный свет на каменные своды темницы.
Здесь, в глубоком остроге под башней Розыскного приказа, всегда пахло сыростью, кровью и полураспавшимися чарами боли.
По мокрым стенам сновали бесцветные, длинные многоножки; ночами они пробирались в камеры узников и пили их кровь, оставляя гнойные, смердящие раны.
Охранники это знали и потихоньку подкармливали симфил, чтобы тех становилось больше, — ставили им миски с раствором меда и кидали кусочки свежего мяса.
Узники сколопендр не трогали, чувствуя в них таких же тюремщиков, которых надежно хранил имперский закон.
Однажды мужик-хобгоблин из какой-то глухой деревни, попавший сюда случайно, задавил многоножку пяткой; кто знает, оплошно или со злобы, но наутро он был сожжен на костре вместе с тремя черными колдунами, хотя обвиняли его в краже полушки хлеба.
С тех пор никто из пленников подземелья не решался даже шикнуть на сколопендру. Ибо каким суровым ни было бы их наказание, все понимали, что может быть еще хуже, если не им самим, то для их семей.
— Встать! Отойти к стене! Ноги расставить, руки упереть в стену.
С этих слов начинался ночной обход.
Особой нужды в них не было: узники сидели в цепях и все равно не смогли бы выполнить приказы тюремщика.
Но власть на то и нужна, чтобы ее показывать.
По узкой каменной лестнице застучали шаги.
На ярус спустились двое.
Первым — высокий юноша, в форме младшего розыскного. Слева, на его поясе поблескивал магический меч — право носить такой имели только дворяне.
Рядом шагал надзорщик со списком заключенных в руке. То был невысокий, коренастый свирфнебблин с длинными седыми усами.
Он уже давно служил в имперском остроге и всяких розыскных навидался, а этот юнец ему особо не нравился.
Сын лорда Мортерна быстро делал карьеру. Всегда был невыносим, а ужо теперь, как начальник приказа дал ему железную бляху, и вовсе позадрал нос.
Вот и сегодня, ну зачем спускаться в острог? Словно без него не освятится…
— Докладывайте, — кратко велел Димитрис.
Надзорщик козырнул:
— Есть, ваше благородие! Вечер прошел спокойно, всех колодных по камерам развели и вот накормили. Счас охранные руны пообновляю, и до обхода все.
На лице Димитриса заиграли желваки.
— Я, Улхарь, говорю неясно? Али уши у тебя от сырости отвалились? Коль так, сей же час составлю бумагу, и завтра на стене будешь стоять с бердышом. Солнышком там прогреешься вдосталь и авось научишься исполнять приказы с первого раза.
Свирфнебблин в ужасе отшатнулся.
Служба на городской стене была тяжела, а порой и очень опасна.
Не проходило и дня, чтобы кто-то из государевых стражников не огребал арбалетного болта в спину или не отправлялся в Епископский Лепрозориум, сраженный черным заклятием.
То ли дело — острог: ночью и поспать можно, и узники прикованы к стенам, так что не сбегут, а все их шмотье, порой достаточно ценное, надзорщики делили поровну после казни.
— Эка шутить изволите, ваше бла… благородие, — перепугался бедный свирфнебблин. — Я же, эта, долаживаю, чего же еще?
— По каждому отдельно докладывай, — велел Димитрис.
«Эх, принесла нелегкая! — с отчаянием подумал Улхарь. — Верно парни шептались, настоящий чирей на заднице. Надо же мне было в его смену попасть…»
По уставу, кто-то из младших дознавателей всегда должен был дежурить в остроге, хотя охранники им напрямую не подчинялись.
Другие просто коротали ночь в стражницкой, травили с караульными байки, а то и спали на лавке, но только не Димитрис. Этому все было надо — за ночь по многу раз заглядывал в камеры, знал каждого заключенного, даже тех, кого привезли вчера, а завтра уже повесят.
И вечно он находил работу и до всего хотел докопаться; а ведь зачем?! Можно подумать, ему было дело до этих татей и конокрадов.
— По каждому так по каждому, — вздохнул Улхарь.
Заглянул в список.
— Этот вот… — доложил свирфнебблин, тыча в первую камеру.
Сам-то он не знал даже имен колодников. А кто да почему сюда угодил, свирфнебблина не волновало и вовсе.
Чужие дела — как грязь, ежели в них лезть, так только запачкаешься.
— Папеньку своего зарезал, приставу потом врал, будто в лавку к ним залезли разбойники, все повынесли да старого и убили. Да судья ему не поверил…
— Отчего не поверил? — спросил Димитрис.
— Ну мне-то откуда знать? — удивился свирфнебблин. — Это, ваше благородие, вы у судьи спросите; как по мне, дело было ясное. Мертвый старик да сынок его, кровишша повсюду, чего ж тут думать?
— А ежели и правда разбойники? Краденое нашли?
— Как теперя узнаешь? — Свирфнебблин пожал плечами. — Ежели и нашли, то приставы забрали себе и рапорт бы не подали.
Димитрис покачал головой.
— Так что с ним?
Он заглянул в камеру.
Узник лежал на лавке. Грязный, худой, оборванный, на шее тряпица, намотана кое-как и вся пропиталась кровью.
— Хотел на цепи повеситься, — доложил тюремщик. — Да руны охранные вовремя зазвенели; повезло еще, что в дознавательской колдун оказался, отчет писал об облаве. Вот и откачал дуралея.
— Повезло? — Димитрис нахмурился. — Так разве нет у вас целителя для колодников?
У тюремщика глаза полезли на лоб.
— Нет, ваше благородие, зачем им еще целители? Все равно кто на плаху, кого на шишигу, а прочие так в камерах и сгниют.
— Непорядок, — пробормотал Димитрис.
Вынул небольшой свиток и сделал пару пометок.
«Ишь, — пронеслось в голове свирфнебблина. — Бляху не успел получить, а туда же, порядки новые наводить. Либерал паршивый».
4
— С этим что?
Они подошли ко второй камере.
Там сгорбился человек, с клеймом на правой щеке. Даже эта уродливая печать не могла испортить красивое, благородное лицо дворянина.
Его рубаха порвалась, сильно запачкалась, но было видно, что она шелковая, а на манжете Димитрис разглядел монограмму.
— Казнокрад, — пояснил надзиратель кратко.
