Заслышав их, узник поднял было глаза, потом еще глубже забился в угол.
К своей миске с кашей он не притронулся.
— Третье письмо вчера написал государю-императору, — негромко доложил свирфнебблин. — Все просит, чтобы дело его боярское собрание слушало.
Тюремщик пожал плечами.
— Мы, конечно, письма эти не отсылаем, тут же, в печи, и жжем.
— Да ну? — недобро прищурился розыскной.
Свирфнебблин мрачно поглядел на него.
— Согласно уставу, — отвечал он. — А мало ли, какое проклятие али болезнь моровую с этим письмом колодочник перешлет.
Добавил злорадно:
— Правила у нас четкие, и мы их все соблюдаем.
Улхарь был очень собой доволен, что так отбрил розыскного; однако Димитрис уже не слушал. Он подошел к решетке, и в глазах его на краткий миг мелькнуло сочувствие.
— Твой приговор? — спросил он.
— Вечное заключение, — ответил быстро свирфнебблин.
Ни к чему, чтобы офицер с колодником говорил — не положено, да и пример плохой.
— Я на него две руны молчания наложил, — пояснил тюремщик. — А то шумит, того, работать мешает.
Димитрис коснулся холодной ржавой решетки.
Узник поднял глаза, и бесконечная боль отразилась в них.
— Помни, — сказал ему офицер негромко, — здесь невиновных нет. Раз попал в кандалы, то уже виновен; единственный твой выход — раскаяться.
Пленник встал.
Но Димитрис взмахнул рукой, и грязные железные цепи, глухо зазвенев, натянулись, узнику пришлось сесть.
— Не спорь со мной, — глухо произнес офицер. — Все считают, что невиновны, это еще ничего не значит. Подай прошение в рекруты. Много солдат на войне погибло, там нужны добровольцы.
— Как же?! — забормотал свирфнебблин. — Знаем мы, куда пошлют этих добровольцев — на Черную Реку, в зараженные города.
Он тоже подошел к камере и взмахнул рукой.
— Знай, это смертный приговор! Никто оттуда живым еще не вернулся. Лучше уж тут сиди. Койка есть, жрачка есть, крыша не протекает, чего тебе еще?
— Свобода, — сказал Димитрис. — Лучше жить свободным и умереть, чем всю жизнь прогнить пленником.
— Глупости, ваше благородие! — возмутился Улхарь. — Кому свобода нужна? Выжить любой ценой, вот что самое главное; и каша-то у нас неплохая, сами едим.
Он и сам не мог объяснить, с чего вдруг принялся спорить. Просто все в новом розыскном его раздражало — и молодость, и стремление поступать по правилам, и вера в нелепые идеалы.
— Лучше хоть тут, но жить, — заявил свирфнебблин, — чем сдохнуть в проклятой крепости.
— Это уже ему решать, — ответил Димитрис и перешел к другой камере.
Там, на полу, на куче соломы, сидел огромный детина. Свежий шрам рассекал лицо. Руки и ноги были прикованы к полу — так, чтобы узник не мог даже приподняться.
— Разбойник, — сказал свирфнебблин. — Много душ загубил, да еще насмехался над государем-императором. Завтра казнят на дыбе.
— Здесь пропустил, — бросил Димитрис кратко.
Показал на пустую миску колодника.
— Немедля неси еду.
— Помилуйте, ваше благородие.
Надзорщик засуетился.
— Зачем ему вдруг еда? Все равно же завтра казнят шишижника, так чего кашу переводить?
Димитрис замер.
Обернулся к тюремщику, и бешеный гнев сверкнул в глазах розыскного.
— Если положено по закону кормить темничников, так корми, или вы, стервецы поганые, на этом и наживаетесь?
Кровь отхлынула от лица тюремщика.
— Знаешь, что это? — прошипел Димитрис. — Кража пайка, а значит, расхищение государевого имущества. За такую растрату вечное заточение или дыба.
— Помилуйте, ложка каши, — захлебнулся страхом тюремщик.
Нажиться на ней, конечно, было немыслимо.
Но съесть паек приговоренного к смерти — дело святое. Все равно тот никому не пожалуется.
— Так вот, по ложке каши страну и разворовали, — тихо произнес Димитрис, и свирфнебблина бросило в холодный пот. — Быстро принести ему миску, и чтобы больше такого не было.
Тюремщик кинулся исполнять.
— Я проверю! — рыкнул ему вслед офицер. — Не важно, чья будет смена, все равно спущусь и проверю.
Громко лязгнул замок, и свирфнебблин открыл тяжелую дверь темницы. Взял миску с кашей из камеры казнокрада и поставил смертнику.
Ржавые цепи туго натянулись, прижав разбойника к полу так, что он не мог даже пошевелиться. Узы ослабли только после того, как тюремщик вышел из камеры и снова запер ее.
Великан кинулся к миске и стал жадно есть, загребая кашу руками, даже не поглядев на деревянную ложку.
«Словно он не знает, что завтра будет казнен», — подумал молодой офицер.
— Тому потом принесу, — пояснил тюремщик. — Авось успеет одуматься и поест. Ему-то всю жизнь сидеть, силушка еще пригодится.
Внезапно Димитрис замер…
Лицо его нахмурилось, ладонь опустилась на рукоять меча.
— Это еще что? — негромко прорычал он.
Надзорщик подошел ближе.
— Кровь на стенах разбрызгана, — сказал офицер. — Стены в двух местах поразбиты. Что вы тут, поганцы, устроили?
— Я что? Да я ничего, — испугался Улхарь. — Давеча к нам колдуна привезли, матерый! Три руны бессилия на него наш маг наложил, а тот все равно вырывался, выл, Молчана вон покусал.
Свирфнебблин посмотрел на дальнюю камеру.
В полутьме острога, отсюда ее почти не было видно.
— Да как же его поймали?
Димитрис хорошо знал, что черного колдуна скрутить не так-то легко.
— Случайно, — отвечал Улхарь. — У Барсучьего моста дело было. Шайка там разбойничать стала, вот и послали туда из местных котерию.
Офицер лишь покачал головой.
От этих увальней всегда больше вреда, чем пользы.
— Дьяк приходской маленько переборщил, когда готовил сонное зелье. Банду нашли в пещере. Кинули внутря скрынку, дым повалил оттуда, да все разбойники тут же и окочурились.
Тюремщик провел пальцами по усам.
— Пристав, что вбежал первым, тоже помре. Ну, спустя час вошли, головы мертвецам порубили, а этот, глядят, лишь спит! Они его быстро в цепи и сюда, пока не очнулся. Хорошо еще, что проснулся здесь, а не по дороге; тут везде охранные заклинания, а в лесу бы просто всех перерезал да сбег.
5
Димитрис подошел к камере.
