Аид снова закрывает глаза и отворачивается к стенке.
В пять утра я с гордостью падаю в кровать. На столе остаются лежать исписанные листы бумаги. Надеюсь, время я потратил не зря, и белобрысый не заставит переписывать. Все. Всем спокойной ночи, до вечера — не будить.
Меня будят намного раньше: просто выливают на голову стакан холодной воды. Ненавижу, когда меня так будят. Долго пытаюсь донести сей факт до светлого, но все без толку. Если ему надо, чтобы я срочно встал, — он и фаерболом в меня запустит, а потом отволочет, куда ему надо.
— Пошли.
Стою, рычу, пытаюсь держать себя в руках.
— Куда? — вытираю капли воды со лба и иду натягивать куртку.
— Узнаешь.
На улице прохладно, солнце только-только озаряет первыми косыми лучами ту щель между скалами, в которой затаился город. Сунув руки в карманы, мечтаю о теплом плаще. Эта куртка вряд ли спасет меня от заморозков, так что скоро мне предстоит сильно померзнуть.
— Эй! А куда мы тащимся в такую рань?
— Для темного эльфа ты слишком большая неженка.
— Я бард! У меня душа поэта, а она требует уюта и блаженства. Запомни, рифма и холод — несовместимы!
Аид только пожимает плечами и молчит, так что дальше мы идем молча. Что ж, рано или поздно я все узнаю.
Твори добро-о на всей земле-э,
Твори добро-о друзьям на радость,
Не за красивое: «Пошел ты!» —
А чтобы сделать другу га-адость!
Иду, распеваю новые куплеты, радостно оглядываюсь по сторонам. Я проснулся! Утренняя хандра схлынула, и мне хочется петь, смеяться и улыбаться всему миру.
Аид натягивает капюшон так, что даже глаз не видно. И держится от меня на расстоянии. Ну и пусть. Я ни за что не заткнусь.
С любопытством оглядываюсь по сторонам, раздумываю, чем бы еще украсить сегодняшний день. О! Старушка выходит из лавки с тяжелой корзиной. Надо помочь! И тогда я напишу обалденную песню о любви к старшему поколению.
Подхожу, вежливо улыбаюсь. Старуха подслеповато щурится, пытается понять, кто перед ней. Аид идет дальше, даже не тормозит.
— Мадам, позвольте вам помочь, — элегантно склоняюсь к трясущейся ручке и клыкасто улыбаюсь женщине.
Визг и обморок меня слегка расстраивают. Беру корзину — в одну руку, старушку — в другую и заношу все это в магазинчик.
— Где она живет?
Продавец, как раз занимающийся сортировкой картофеля, испуганно на меня смотрит.
Сгружаю старушку на прилавок и требовательно тыкаю в нее пальцем.
— Я сегодня добрый и доставлю ее прямо домой. Где она живет?
Мужик переводит взгляд со старухи на меня и обратно. Та, кажется, не дышит. Или дышит? О, глаза открыла! Отлично.
— Ты где живешь?
Второй ее вопль и удар банкой с огурцами по голове я переношу уже не так стоически, и, когда Аид врывается в лавку, я как раз зависаю над несчастной со зверским выражением лица.
Он подходит, берет меня за ухо и тащит наружу. А уши у всех эльфов чувствительны до безобразия. Так что к моему величайшему сожалению, я ничего не могу сделать. Последнее, что говорит старуха:
— Вы тоже видели это чудовище? Он хотел украсть мои овощи!
— Хватит дурачиться, у нас мало времени.
— Да ну тебя. Я просто хотел ей помочь.
— С чего это вдруг?
— У меня настроение хорошее… было.
— А сейчас?
— Хуже некуда.
— Отлично.
— Ты не понимаешь! Мне не хватает пары строчек в тексте! Что-нибудь о спасении невинных и убогих. И чтобы их написать, я должен сам прочувствовать, что именно ощущает спаситель, когда его благодарят со слезами на глазах. Без этого рифма мертва! Смотри, там продается одежда!
— И что?
— Ну если нам заплатят — я куплю себе новые вещи.
— Ты сегодня какой-то странный.
— Пошли! Посмотрим, что там есть. Это послужит дополнительным стимулом для того, чтобы закончить все в сроки наилучшим образом.
— Н-да?
Аид пристально на меня смотрит. А я… стою перед ним в рваной и не слишком свежей рубашке, накинутой поверх нее залатанной куртке, которую продувает насквозь. Штаны помнят все, что с ними сделала жизнь, у правого сапога начинает отходить подошва, а в дыру вызывающе выглядывает большой палец правой ноги.
— Ну так как? — надеюсь, мои глаза достаточно убедительны. Я даже уши опускаю, чтобы казаться милым.
Светлый вздыхает:
— Ладно. Пошли. Но только на пять минут.
Меня уже нет на улице. Только дверь сиротливо покачивается на ветру, да из магазина доносится вопль продавца.
Вы когда-нибудь заходили в лавку без денег? А в дорогую лавку с красивыми вещами, дорогой одеждой и толстым продавцом? И чтобы еще на пороге вас облили презрением с ног до головы и посоветовали пойти и поискать себе вещи где-нибудь еще? Не было такого? А вот со мной такое происходит довольно часто. Не то чтобы меня это сильно задевало, но неприятно — это факт.
Вот и сейчас — сначала лицо торговца выражает бездну презрения и брезгливости. Потом он отвлекается от созерцания моих штанов и глядит мне в лицо. Потом презрение сменяется ужасом. Ну наконец-то! А то в этом городе все такие храбрые, что темный эльф уже практически не ощущает себя угрозой для общества.
Его крик заставляет меня вспомнить, что я — одно из самых кошмарных порождений ночи и буйной фантазии людей.
Аид появляется следом, тут же подходит к продавцу и попутно заезжает мне по уху. Я обижаюсь. Страшно. Я таю обиду в самой глубине сердца. О! Рубашечки. Надо посмотреть поближе.
— Прошу прощения за моего друга. — Вижу шок в глазах продавца. — Мы подберем ему одежду и уйдем, — продолжает Аид.
— А… э-э-э… о…
Мужик нервно улыбается и неуверенно кивает. Рукой он нащупывает стоящее неподалеку лекарство от сердца и начинает капать его в кружку с пивом. На темного эльфа он старательно не глядит.
— Смотри, смотри! Какая вещь!
Аид оборачивается и взирает на розовую шелковую кофту, на кофте пришито просто немыслимое количество оборок и кружев. На оборках сверкают полудрагоценные алые камни, а длинные рукава расширяются и полностью скрывают руки владельца.
— Ты действительно хочешь это носить? — Золотая бровь подозрительно взлетает вверх.
— Я бард!
Продавец давится пивом и судорожно кашляет.
— Мне не пристало одеваться скромно и невзрачно. Я должен поражать не только песнями, но и гардеробом. Короче, погоди. Я штаны подыщу.
