— Стойте! Стойте, а то мы прибьем его!
Меня пнули еще несколько раз, но уже несильно — скорее для порядка.
— Значит, трупы в нашем благородном заведении на хрен никому не нужны, — рассудительно сказал Пека. — Господин префект и так на нас косо смотрит. Потому я думаю вот че. Вышвырнуть, значит, этого в канаву, и дело с концом.
— А энто все — штрах!
Главный защитник «имучества» уже копался в моих вещах.
— О! Глядите, какой кинжал! С письменами на клинке!
— Тащите его отсюда!
Меня подхватили под руки и поволокли. «Паучиха» билась на кровати и надрывно кричала — пока Пека не отвесил ей оплеуху.
Сломанные ребра горели огнем, но я стиснул зубы и молчал, не желая доставлять удовольствие ублюдкам сверх полученного. Когда волочившиеся по полу ноги запрыгали по ступенькам, в моем животе взорвался чугунный шар, начиненный ржавыми иглами и гвоздями. Я провалился в темноту. Но даже там боль оставалась — тупая, режущая, горячая…
Глава 3 ПОЛНОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
Генри
Уто Атшеллер знал — Гильдия ошибок не прощает. Застрелить дворянина, причем такого, что за билет платит золотом и пытается этот поезд еще и защитить…
Шкипер — убийца пассажира? М-да.
Пистолет был тяжеленный — зато четыре ствола. Каретный пистоль, хаос подери! Шкипер держал оружие в руках и не мог поверить в случившееся. День не сложился. Карьера накрылась свинцовой плитой.
И что теперь делать?!
Шкипер перевел взгляд на свои руки, вспомнил о пистолете… уронил его на землю. Пошел вперед. Туда, где столпились люди.
— Живой? — раздавались голоса.
— Да брось. После такого не выживают.
— Кровищи-то…
Уто слегка пошатывало.
Лошадь — животное нервное, на живого человека вряд ли наступит, но — кто знает? После того как нелепый (случайный! глупейший!) выстрел свалил графа, она промчалась по упавшему. Если лошадь наступила… Впрочем, что сломанные ребра по сравнению с пулей в затылке? Ничего.
Мозги — это мозги. Их никакой благодатью заново не отрастишь.
«Я целился в мародера, — беззвучно сказал Уто. — Я целился… слышите, вы?!»
Солдаты успели дать еще два залпа. Напрасно. Всадники скрылись в роще. Преследовать их никто не решился. Перестреляют как куропаток, да еще и посмеются… Дурачье, куда лезете?!
Обидно.
Шкипер протиснулся сквозь строй любопытных. Наступил на чью-то ногу. Женщина открыла рот, но, поймав взгляд Уто, скандалить передумала. Правильное решение. Атшеллер сдерживался из последних сил.
Над лежавшим склонился толстяк Кенцаллоне. Цирюльник был свой, гильдейский, если что — постарается прикрыть, но… Толстяк суетился, отдавал приказы, темный кафтан обтягивал его дородное тело. Шкипер сделал еще шаг и заглянул цирюльнику через плечо.
Надменный он был, этот граф. Доигрался. Придется отправлять весточку родным. Так и так… преставился ваш любимый Генри… Под поезд попал.
Где, интересно, находится этот проклятый Тассел?
Шкипер заглянул — и сразу отошел, борясь с дурнотой. Граф выглядел плохо — насколько плохо может выглядеть человек, которому выстрелили в затылок. Пуля, выпущенная с расстояния в восемь шагов, — и в голову? Молодец, Уто. Идеальный выстрел. Даже допросить такой труп невозможно, не то что оживить. Родственникам заботы меньше, родственники будут довольны… Во сколько обойдутся услуги некроманта?
Сарказм не помогал.
Уто представил, о чем судачат сейчас в вагонах, — и ему стало еще хуже. А о чем еще?
— А шкипер-то у нас, оказывается, герой…
— Во-о-от такого гуся подстрелил.
— …зия, — сказал подошедший цирюльник.
Шкипер вскинул голову. Резко, словно пытался свернуть себе шею.
— Что вы сказали, господин Кенцаллоне?
— Максимум — контузия, — повторил цирюльник. Толстые щеки, карие глаза и четыре подбородка, не меньше.
— Что?!
— Я говорю, в рубашке граф родился. Или череп у него — дай бог всякому. Пуля срикошетила… Представляете, шкип? О затылочную кость. Чиркнула и дальше полетела. Кусок кожи сорвала — отсюда и кровища. Чудеса да и только! Вы, шкип, не расстраивайтесь. Гильдия, конечно, все это дело тщательно расследует… но я думаю, все будет хорошо. В конце концов, я графу жизнь спас, — закончил цирюльник невпопад.
— Контузия?
— Да-да, шкип. Я же говорю…
Шкипер в эту секунду готов был расцеловать болтливого толстяка во все четыре лоснящихся подбородка… Смачно. Крепко. От души. Да хоть в тридцать четыре подбородка…
Доставлено: 18 июля 1676
Форма доставки: одержимость (временная)
Ответственный лоа: Мгембе
Мой милый Р.!
Прошло уже четыре года с того дня, как мы виделись с тобой в последний раз. Не скажу, что наше расставание было теплым (а ты скажешь?), но ты сам виноват: разве можно злить женщину, упорствуя в мелочах? Мужчины! По велевайте в делах in grosse,
[3]
мы и слова не скажем, а дела малые — in kleine
[4]
— оставьте слабому женскому разумению. Мужчина должен желать невозможного. Мы, женщины, простим мужчинам многое, — даже небрежение! — но только не скромность в мыслях. Как выразился однажды известный тебе Виктор, у мужчины должно быть «священное безумие замыслов». И никак иначе.
Милый Р., пойми, всегдашняя твоя жажда справедливости — при всей ее драматичности — была и остается всего лишь жаждой справедливости для одного. А этого, увы, маловато для величия. Было бы лучше — для тебя и всех нас, — если бы эта жажда уступила место другой, не менее благородной страсти. Я говорю о долге перед семьей. Восстановить величие нашей семьи — вот истинное дело in grosse. И даже in grosse aus grossen. Мой храбрый Р., я уверена, на этом поприще ты обретешь то высокое звание, которого достоин.
Элжерон говорит: время пришло. Согласись, милый Р., он редко ошибается. Даже ты, несмотря на твою нелюбовь по отношению к Э., должен это признать.
Заклинаю, забудь обиды, что нанесла тебе семья и некоторые из наших с тобой родственников! Прошу, будь выше этого!
Маран сказал, что теперь ты знаменитость. Правда ли это? Я не могу слепо полагаться на слова М.-тебе ведь известно, какое у него великолепное чувство юмора? Даже если это правда, ты достоин большего. Не изменяй заложенному в тебе величию! Умоляю.
