– Я никого не встретила, – с достоинством отозвалась Анжелика.
– Как же, как же, кузина, я вижу его образ в твоих глазах. Может, я и похож на дурака, но женщин я знаю. Мне не раз доводилось видеть это выражение в глазах юных девиц. Ты встретилась с тем, кто похитил твое сердце. Да-да, я снова вижу звездный блеск в твоих глазах! Ну, назови мне его имя. Я встречусь с ним на поле битвы, и пусть Бог решает, кто из нас более достоин тебя. Это тот идиот Уэйфилд? Вполне может быть, сын герцога не намного выше тебя по положению. Или Гай из Кастлмейна? Немолодой мужчина, но вполне привлекательный. Так кто это?
– Ты его не знаешь.
Его губы изогнулись в змеиной улыбке.
– А, значит, я его никогда не встречал… Ничего, случай еще представится, можешь не сомневаться в этом. И тогда…
– Он убьет тебя.
Эзра неожиданно расхохотался:
– О, теперь по твоему лицу можно прочесть кое-что еще! Так это обычный юнец, да? Еще мальчишка? Что за глупости, Анжелика?
Она была неприятно поражена и искренне встревожена его проницательностью.
– Откуда ты знаешь?
– Я же говорил тебе, я изучаю женские лица и могу читать их выражение, как развернутый свиток. Тебе не удастся от меня что-либо скрыть, девица. Все мысли отражаются в твоих глазах, на губах, на лбу. Я отыщу этого твоего мальчишку и как следует надеру ему задницу, а потом отправлю его домой к мамочке в слезах и соплях. Можешь не сомневаться, я разыщу его.
Анжелика почувствовала, что сердце словно наливается свинцом. Она знала Эзру почти так же хорошо, как он ее. Он не успокоится до тех пор, пока не раскроет все ее тайны. Анжелика ненавидела кузена. Как и его мать. По ее мнению, оба они были истинными слугами дьявола. Возможно, пришло время сбежать из дома, скрыться у своих других кузенов? А может, еще дальше? Осмелится ли она попробовать отыскать Эндрю, где бы он ни был сейчас? Об этом стоило поразмыслить.
Анжелика оставила Эзру в саду и вместе со своим верным спаниелем вернулась к себе в покои. Девушка просидела там остаток дня. Тетя пришла повидать ее незадолго до ночи, но лишь затем, чтобы попросить ключ от сундука. Сон Анжелики в ту ночь был беспокойным, полным видений о неприятных происшествиях и случайностях. В серые предрассветные часы ее разбудило рычание Менестреля. В тусклом свете, лившемся в открытое окно, она различила высокий силуэт, неподвижно стоявший у изножья ее кровати. Девушка тут же села и завернулась в рубашку и одеяло.
– Эзра? – с тревогой вскрикнула она. – Что ты здесь делаешь?
Но кузен ничего не ответил. На его лице застыло бесстрастное выражение. Он стоял на месте и пялился на нее. На нем самом был лишь бархатный халат. Они довольно долго смотрели друг на друга не шевелясь. Эзра не двигался с места – ни к выходу, ни к постели. Но было что-то неприятное в его взгляде, от чего Анжелику охватил холод. Внезапно девушка поняла, что через несколько мгновений он бросится на нее.
– Нет, – ровно и уверенно произнесла она. – Только попробуй, и мой отец выследит и убьет тебя, как грязное животное.
Эзра продолжал смотреть на нее еще какое-то время после этого смелого и правдивого выпада. Наконец развернулся и вышел из комнаты. Анжелика тут же выпрыгнула из постели и заперла дверь на засов. Сердце бешено колотилось в груди. Она знала, что была на грани бесчестия и позора от рук собственного безжалостного кузена. Лишь страх за свою жизнь и уверенность в правдивости ее слов заставили его отказаться от жестокого намерения. Даже вечное проклятие, которое непременно пало бы на его душу, не смогло бы отвратить его от затеянного. Лишь уверенность в том, что он умрет в ужасных муках, заставила Эзру уйти. «Хвала Господу, – подумала Анжелика, – что у меня есть отец, который внушает всем страх своим воинским искусством».
– Как бы мне хотелось вырезать язык этого мерзавца, – с чувством сказала она Менестрелю, который лежал на краю постели и смотрел на хозяйку, – и скормить его курам!
Песик склонил голову набок и посмотрел на Анжелику проницательным собачьим взором.
Часть вторая
Глава 15
Битва при Монжизаре
Эндрю по-прежнему питал весьма сильную неприязнь к своему предыдущему хозяину за жестокую порку цепом. Под жарким солнцем Востока раны заживали гораздо медленнее. Они воспалялись и истекали гноем куда дольше, чем в умеренном климате. Надрезы, оставленные металлическими наконечниками цепов, зарастали мучительно медленно, и шрамы в душе юноши оставались свежими и ныли дольше, чем могли бы при других обстоятельствах.
Эндрю с детства привык, что лучшие мира сего относятся к нему как к последнему ничтожеству, пустому месту. Рыцари, священники, землевладельцы и государственные чиновники верили, что у них есть право поступать с людьми низкого происхождения так, как им заблагорассудится. Его отец, по крайней мере, был уважаемым ремесленником, а не низшим из низших. И все же Эндрю с детства впитал убеждение, что нужно смиренно принимать наказание, наложенное одним из сильных мира сего. Даже если оно несправедливое. Поэтому не стал приносить клятву однажды непременно отомстить сэру Гондемару. Такие мысли выходили за рамки его воображения. Но он начал ненавидеть тамплиера со всей силой и ядом, на которые только был способен. В конце концов, он пытался помочь человеку, спасти ему жизнь, а в награду получил только боль и мучения.
– Говорю тебе, Томас, – произнес он, обращаясь к своему слуге, – некоторые люди должны сами отведать кнута, прежде чем щедрой рукой раздавать удары другим. Они должны понимать, каково это, – они должны прочувствовать причиняемые ими страдания и понять, как подобное наказание ущемляет дух человека.
Томас снова методично смазывал спину друга бальзамом. Его пальцы двигались легко и проворно, почти не причиняя боли воспаленной коже. Эти руки и впрямь могли принадлежать ангелу. Его ровный характер и неизменно мягкие манеры резко контрастировали с поведением других, даже самого Эндрю. Оруженосец обладал вспыльчивым нравом и мог оскорбить человека без стоящей причины. Томас никогда бы так не поступил. Его невинное лицо, яркие голубые глаза были начисто лишены выражения угрозы или ярости. В них светилась одна лишь доброта и сочувствие к страданиям. Он мог разделить печаль другого человека, оставаясь безразличным к собственным горестям.
– Да, Эндрю, – согласился Томас, осторожно проводя руками вверх и вниз по израненной спине. – Человек должен сначала на себе испытать то, что он собирается сделать с другим.
– Кроме разве что повешения, – задумчиво добавил Эндрю. – Поскольку этого уже не воротишь.
– Да, конечно, кроме повешения. Повешенные не могут составить своего мнения о том, что испытываешь при подобном наказании, не говоря уже о том, чтобы передать его другим. Человек не узнает ничего, кроме зловещей тьмы чистилища, которое никогда не сможет описать живым, даже если вернется в их мир призрачным духом.
