— Ваше величество, можно задать вопрос? — А хватка у нее, как у папарацци.
— Нельзя, — сквозь зубы рыкнул целитель и мстительно добавил, глядя мне в глаза: — Даже за оплату.
Развернулся и стремительно пошел прочь.
Ну, отрицательный результат тоже результат, вздохнула я, глядя ему вслед.
— Я сразу поняла, что ты сказала правду, — торжествующе сообщила Селин, — а они твердят: врет, врет… Надо было их сюда привести.
— Не надо, — мне тяжело было это говорить, но и смолчать не смогла, — они все равно уже согласились… в душе. Только наживешь врагов. А тебе с ними еще пять лет рядом жить.
— Ты уверена, что я сдамся?! — Девушка смотрела на меня осуждающе.
— Селин… — Я наконец решилась. — Тут очень странные законы. И очень жесткие, если ты еще не догадалась. Боюсь, что мне не все время будут прощать дерзости, скоро им надоест, и они начнут меня наказывать. Но я собираюсь идти до конца, пока возможно. Все, больше я ничего не скажу… извини.
Американка еще некоторое время смотрела на меня, ожидая продолжения, но я все яснее сознавала, что не имею права сказать вслух те единственные слова, что защищают в этом мире знатных женщин вернее пистолета. Потому что это были особенные слова, для внутреннего, так сказать, пользования, а вовсе не для попаданок.
И додуматься новичку, что именно нужно говорить, практически невозможно. Я и сама сразу ничего не поняла, только теперь запоздало догадалась, на что так прозрачно намекали Дэсгард и служанка зейра Жантурио. И за то, что он все же пытался намекнуть и потом караулил под дверью столовой, я простила ему половину обид. Но только половину.
Как я и предчувствовала, в эту ночь меня беспокоить не стали. Конечно, кувшин я, несмотря на все рассуждения, с вечера к ручке двери все же привязала. Чтобы утром самой же и отвязать.
Сама умылась, сама оделась, сама заправила постель. Съела несколько печений, запила холодной водой и села рисовать, ожидая, когда придет служанка или принесут завтрак. Однако ничего так и не дождалась. Ни Лотти, ни еды.
Сжевала еще печеньице, подумала и пошла понадежнее прятать остальные. Все указывало на то, что дальше меня решили воспитывать другими методами.
А еще, пока я прятала печенье, мне вдруг стукнуло в голову очень нехорошее подозрение. Учитывая, как дальновидно продуманы тут методы моральной обработки невест, можно было с большой дозой вероятности сказать, что далеко не все мы — свеженькие.
Короче, среди нас определенно есть подсадные утки, которые задают тон всем мероприятиям, громко восхищаются и вообще настраивают непосвященных дурочек на нужную волну.
Если принять это как данность, сразу становится понятно, как повелителю удалось создать такой ажиотаж с этим получением браслетов. Ведь девушки просто обязаны были засомневаться, а вместо этого абсолютно все схватили побрякушки.
А если пойти в этих рассуждениях дальше, можно легко догадаться, что совсем необязательно всем кротихам играть одинаковую роль. Некоторые могут и поддакивать недовольным, стремясь войти в доверие и быть в курсе планов.
И от осознания того, что теперь я не могу никому доверять до конца и мне нечего надеяться ни на чью помощь, настроение, бывшее и до того подавленным, стало просто отвратительным.
Вот кем-кем, а одиночкой я никогда не была. Всегда рядом был кто-то, кто заботился, лечил, помогал, оберегал и выслушивал. Папа, тетка Лиза, учителя, одноклассники, домработницы и даже рабочие в экспедициях. А сейчас я впервые в жизни вдруг почувствовала себя одинокой, как пальма в пустыне. И такой же беззащитной.
Так, стоп, а вот плакать не надо! Не надо, кому я говорю! Слезы — это белый флаг, а я пока не сдалась.
Обед мне все же принесли, хотя и довольно скромный: хлеб, сыр, жареная рыба, фрукты. Пока Лотти расставляла все это на столе, возле двери караулили еще две служанки, очевидно, имеющие приказ не пускать меня дальше порога. Сквозь настежь распахнутые створки слышались звуки музыки и женский смех. Понять причину такого веселья было несложно — еще кто-то из избранниц переезжает в гарем.
Я не сдвинулась с места и не произнесла ни слова, пока Лотти сновала по комнате: терпеливо ждала, пока она закончит и утопает. Не о чем мне с ней говорить.
Но она ушла не сразу, сначала остановилась посреди комнаты, пожелала приятного аппетита и важно сообщила, что, как только я поем, она придет помочь мне переодеться и причесаться, потому что после ужина меня поведут на прогулку.
Они уже ушли и заперли за собой двери, а я все сидела в кресле, обдумывая услышанное. И потихоньку начинала понимать, что именно мне сразу показалось странным, резануло по натянутым нервам грубой фальшью.
Сообщение о прогулке.
Как-то не вяжется такое внимание к моей персоне с тем, как со мной сегодня обращались. Весь день не вспоминали, не отпирали, не кормили и даже не пустили на проводы подружки по несчастью.
А потом выдали ужин и объявили о прогулке… Напоминает распорядки в местах заключения. Интересно, а гулять мы будем все вместе или только мне оказана такая честь? И в таком случае законный вопрос: а за что, собственно?
Запах рыбы распространился по комнате, дразнил ноздри. Я слезла с кресла, решив сначала все же поесть, а потом додумать свои предположения. Но сначала потопала в умывальню, смыть с рук краску. Как ни стараешься смешивать краски аккуратно, все равно обязательно вымажешься.
А помыв руки и привычно плеснув в лицо водой, взяла полотенце… и вдруг застыла, оглушенная страшной догадкой.
Какая интересная и нехитрая логическая цепочка прослеживается — сначала мне не дают никакой еды, потом приносят всего три блюда… и назначают прогулку сразу после того, как я их съем. Вывод напрашивается сам собой — на этой прогулке должно что-то произойти, и еда играет в этом событии довольно мрачную роль. И боюсь, мне совершенно не понравится запланированный для меня на прогулке сюрприз.
Так вот, может, я и параноик, но есть все это не стану. Вернее, сделаю вид, что съела, а потом посмотрю на реакцию интриганов.
В следующие пять минут я глотала голодные слюнки и с болью в душе топила в унитазе сыр и сочные, румяные ломтики рыбы. Хлеб, немного посомневавшись, все же спрятала, как и часть фруктов. А перекусила парой печенюшек, запив их водой из-под крана.
Зато теперь мне можно не переживать — фигуру я в этом дворце точно не испорчу.
А потом внезапно возникла идея в отместку испортить кое-что другое. Несколько минут я колебалась, очень уж не люблю портить результаты своего труда. Вычитанная где-то фраза, что все должно оставаться людям, раньше казалась мне справедливой. А теперь я вдруг поняла, что далеко не все люди достойны, чтоб им хоть что-то оставляли. Вон и та неизвестная женщина, отдавшая много часов собственной жизни, чтобы вышивкой признаться в любви какому-то Лагенсу, наверняка не предполагала, что ее подушку бросят на ложе для выловленной в чужом мире девчонки. Да знай она это, небось разрезала бы свою работу на тысячу кусочков.
