Присев у инструмента, Марианна машинально перебирала клавиши, тщетно пытаясь вызвать из памяти желанную мелодию. Боль в глубине сердца стала неожиданно острой. В тот момент она любила Франсиса и стремилась всем своим естеством завоевать его любовь. Охваченная воспоминаниями, она закрыла глаза, и сейчас же перед ее мысленным взором с такой четкостью появилось лицо Франсиса, что ее охватила дрожь. Она так хотела изгнать его из памяти, как изгнала из сердца! Она надеялась, что его образ сам по себе станет ей враждебным. Но нет: она вспоминала о нем слишком часто, чтобы рана стала нечувствительной.
Вновь перед ней были серые глаза с их вечной скукой, красиво очерченный рот, таящий столько очарования, густые светлые волосы, безукоризненные черты лица. Изображение стало таким реальным, что Марианне захотелось оттолкнуть его… Она открыла глаза, но слезы затуманили их, и ей показалось, что он еще перед нею в рассеянном свете свечей, ей даже послышался его смех, которым он ответил тогда на ее вызов. Однако Марианна не испытывала угрызений совести из-за убийства. Она бы снова поступила так, ибо никогда не смогла бы перенести оскорбление, нанесенное им; но она любила его доверчивой любовью, и память отказывалась забыть…
– Не надо плакать, – неожиданно раздался медлительный холодный голос. – Здесь вам никто не сделает зла.
Марианна поняла, что лицо, появившееся в пламени свечей, принятое ею за дух Франсиса, было вполне реально. Быстрым движением она осушила глаза и вгляделась в него.
Это был мужчина с недлинными светлыми волосами, приятно обрамлявшими лицо. Очень высокий, с волевым подбородком и презрительно отвисшей губой, придававшей ему высокомерный и дерзкий вид. Выдающиеся скулы, необычно вздернутый нос и чувственный рот усиливали ощущение загадочности в его облике. Бледная кожа и сверкающие, как два сапфира, глаза из-под тяжелых век. Одетый в черный костюм, оттенявший белизну высокого галстука, новоприбывший излучал необычайное чувство спокойствия и силы одновременно.
Спохватившись, Марианна встала так стремительно, что едва не опрокинула канделябр. Мужчина сделал шаг, опираясь на трость с золотым набалдашником. Марианна увидела, что он хромает, и сообразила, кто находится перед нею.
– Монсеньор? – пробормотала она, не зная, что добавить к этому церемонному обращению.
– Вы знаете меня? Это больше того, что я могу сказать о вас, э, мадемуазель!
В его глубоком голосе ощущалась скрытая сила. Чувствовалось, что он всегда звучит в определенном регистре, и именно это, более чем другие признаки, говорило о самообладании его владельца.
– Марианна, монсеньор, Марианна Малерусс!
– Марианна? Очаровательно, это имя вам к лицу! Что же касается Малерусс – ни ваше лицо, ни голос ему не соответствуют, э?
У Талейрана была манера вставлять в речь это междометие, которое было не столько вопросом, сколько приобретенной за долгую карьеру дипломата привычкой. Она невольно вызывала одобрение его речам у ничего не подозревавших собеседников.
– Мой голос? – прошептала Марианна, чувствуя, как забилось ее сердце.
Трость с золотым набалдашником указала одну из колонн в глубине салона.
– Я был там и некоторое время слушал… Проходя мимо, я вдруг услышал ваше пение и вошел, но так, чтобы никто не заметил. Я люблю быть в одиночестве, когда чем-нибудь восхищаюсь.
Он подошел вплотную, устремив на девушку очаровывающий взгляд, власть которого познали столькие женщины. Марианна почтительно склонилась в глубоком реверансе, подчеркивая этим расстояние, отделявшее ее от князя.
– Ваше сиятельство слишком добры!
Марианна мало-помалу обретала уверенность. Она была далека от того, чтобы испугаться самого Талейрана или опасности, которую он в любую минуту для нее представлял, напротив, она ощутила своеобразную разрядку, оказавшись лицом к лицу с ним. Это был очень важный вельможа и настоящий дворянин. Несмотря на разницу между ними, он все-таки был по общественному положению и по происхождению ближе к ней, в чьих жилах текла кровь одна из лучших во Франции и Англии. Все остальные, включая и его жену, были манекенами, купавшимися в лучах его благородства. Века истории угадывались за этим непринужденным благожелательством, за этой элегантной простотой. Кто такой Фуше рядом с ним? Низкоразрядный шпик, пытающийся унизить его до своего уровня…
К тому же князь, хотя и не проявил такого энтузиазма, как Госсек, тоже был поражен ее голосом! Он взял ее за руку, помог подняться, затем нежно спросил:
– Вы уверены, что ваша фамилия Малерусс, э?
– Конечно, монсеньор, и я в отчаянии, что она не нравится вашему сиятельству!
– Ба! Имя легко изменить. Это просто ошибка рождения. Вполне можно ожидать, что вы скоро станете герцогиней, моя дорогая. Однако что вы в самом деле делаете у меня, прекрасная незнакомка, э?
– Я новая лектриса ее сиятельства. Меня прислала г-жа де Сент-Круа.
Талейран неожиданно рассмеялся:
– Подумать только! С каких это пор старые вороны стали водиться с райскими птичками? Не хотите ли вы сказать, что вы бретонка?
– Действительно, я приехала вчера дилижансом из Бреста.
– Невероятно! Решительно бретонцы сильно изменились, если стали производить подобные цветы. Я считал их способными разводить только вереск и дрок, а оказывается, их розы прекрасней наших. Вы мне расскажете как-нибудь вашу историю, дитя мое. Я думаю, она доставит мне удовольствие! Какие глаза!
Непринужденным жестом князь взял двумя пальцами Марианну за подбородок и, потянув к себе, стал рассматривать ее сверкающие зелеными и голубыми блестками глаза.
– Они действительно цвета моря, – с чарующей нежностью прошептал он, – когда оно играет под солнцем. Что ж касается этих губ…
Марианна увидела, как склоняется к ней дерзко улыбающееся лицо, и инстинктивно попятилась, покраснев от стыда, оскорбленная этим домогательством, открывшим ей всю глубину ее падения.
– Монсеньор, – отчетливо произнесла она, – я без сомнения бретонка, но… не до такой степени.
Он язвительно хохотнул.
– К тому же и целомудренная? И остроумная? Не слишком ли много достоинств для простой лектрисы, м-ль Малерусс, э?
Марианна закусила губу, она отвечала ему как равному, и теперь корила себя за это. Ведь Фуше предупреждал ее: этот человек, пожалуй, самый проницательный во всей Империи. Пробудить в нем подозрение было смертельно опасно. Она должна, сколько возможно, придерживаться своей роли простой лектрисы. Но, с другой стороны, могла ли она позволить себе принять этот поцелуй, который разрешил бы князю и другие вольности? Министр полиции не утаил от нее, что Талейран обожал женщин и что его любовное досье было одним из самых обширных.
– Пока целую ваши ручки, – многозначительно сказал князь, делая особое ударение на имени, – мы вновь увидимся позже.
Он повернулся на каблуках и направился неровными шагами в темноту салона. На удивление, хромота придавала его походке некую нерешительную медлительность, не лишенную грации. Даже в немощи этого человека было определенное очарование.
