– Раз вы такая охотница до сплетен, дитя мое, вам следовало бы в первую очередь собрать те, которые когда-то ходили о вашем предке, Жане Брионе, получившем благодаря капризу Царицы титул герцога Курляндского, не был ли он действительно конюхом? Откровенно говоря, слушая сегодня вашу речь, я склонен в это поверить! Мне кажется, вам следует успокоиться. Подобные припадки неуместны ни в Париже, ни в любом другом цивилизованном обществе. Если вы так чувствительны к… сплетням, надо было выбирать монастырь, а не брак.
– Как будто я выбирала! – горько заметила молодая женщина. – Как будто не вы навязали мне вашего племянника, хотя я любила другого!
– Другого, которого вы никогда не видели и который не очень-то интересовался вами. Если он так хотел на вас жениться, Адам Черторский, он мог оказаться и поближе, э?
– Как вы любите причинять боль! Как я ненавижу вас!
– Нет, нет, вы не можете ненавидеть меня! Я готов даже подумать, что вы любите меня, любите сильно, сами не сознавая этого. Знаете ли вы, что ваша неожиданная выходка слишком напоминает сцену ревности? Полноте, не заноситесь так. Успокойтесь, заставьте себя снова улыбаться. И запомните следующее: в этом обществе, где мы вращаемся, я не знаю никого, кто не любил бы и не почитал вашу мать. Эта женщина рождена, чтобы быть любимой. Ведите же себя так, как все, дитя мое! Светское равновесие – очень хрупкая вещь. Будьте осторожны, чтобы ваши выходки не нарушили его.
Рыдания возобновились. Марианна слушала их как зачарованная. И едва успела спрятаться в тени под лестницей, дверь распахнулась настежь, и на пороге вырисовался высокий силуэт князя. Он вышел, мгновение как будто поколебался, затем, пожав плечами, удалился. Равномерное постукивание трости, сопровождавшее его припадающие шаги по плиткам коридора, быстро затихло. Но в кабинете Доротея де Перигор продолжала плакать.
Снова Марианна заколебалась. Она стала свидетельницей сцены, которая ее совершенно не касалась, но она чувствовала симпатию к этой маленькой княжне с печальными глазами и хотела бы ей помочь. Разве не естественно, что этот ребенок восстал против разыгрываемого любовного спектакля между матерью и ее дядей по браку? Подобные авантюры, возможно, никого на свете не удивляли, но прямую, чистую душу могли сильно поранить.
С сожалением Марианна повернулась к лестнице и вздохнула. Она чувствовала себя такой близкой к той, что плакала там! Доротея страдает от несчастной любви так же, как она сама страдала, но какую помощь сможет она оказать ей? Лучше будет подняться к себе и постараться забыть все, ибо ни за что на свете Марианна не сообщит Фуше о том, что слышала… Она уже взялась за перила, когда из-за плотно закрытой двери донеслось:
– Проклятая страна, я так не хотела! Никто! Никто меня не понимает… Если бы только был кто-нибудь…
На этот раз молодая женщина говорила по-немецки, с такой смесью гнева и боли, что Марианна не смогла удержать желание прийти ей на помощь. Прежде чем она дала себе отчет в своих побуждениях, рука сама открыла дверь, и она пошла. В большой комнате со строгой мебелью красного дерева и темно-зелеными обоями взволнованно ходила взад-вперед со сложенными на груди руками Доротея. Лицо ее было залито слезами. Она резко остановилась против Марианны, которая тихо проговорила:
– Если я в состоянии чем-нибудь помочь вам, рассчитывайте на меня.
Она сказала это по-немецки. Огромные глаза маленькой княжны стали как будто еще больше.
– Вы говорите на моем языке? Но кто же вы?
Затем она, очевидно, вспомнила, и радость, блеснувшая и ее взгляде, потухла, как свеча.
– Ах, да! Я знаю. Вы лектриса г-жи де Талейран? Благодарю за заботу, но я ни в чем не нуждаюсь.
Сухость тона вернула Марианну на ее место полуслужанки, но она не обиделась и улыбнулась.
– Вы считаете, что простая лектриса недостойна предложить помощь княжне Курляндской, не правда ли? Вы хотели найти здесь кого-нибудь, кто понял бы вас, но во мне видите только служанку. Что такое служанка для вас, имеющей в своем распоряжении сотни подобных!
– Мой единственный друг – служанка, – словно против воли проговорила молодая женщина, – это Анна, моя кормилица. Я доверяю только ей. Но вы! Но разве не мадам де Сент-Круа рекомендовала вас? Подобная сводня! Мне кажется, что, посылая вас к княгине, она главным образом думала о князе!
Охваченная внезапным безразличием, Марианна поняла, как ей трудно будет избавиться от этого подозрения, тем более что оно ей самой пришло в голову после встречи с Талейраном. Но ей тут же захотелось оправдаться, сбросить хоть на мгновение одетую на нее полицейскую маску.
– Мадам де Сент-Круа действительно рекомендовала меня, но на самом деле мы не знакомы. Она даже не знает, кто я!
– Кто же вы?
– Эмигрантка… Которая скрывается и пытается жить.
– Если это так, почему вы говорите об этом мне? Я могу донести, вас схватят, бросят в тюрьму.
Марианна улыбнулась и покачала головой.
– Доносить – это слово, от которого вам делается дурно, сударыня. Чтобы завоевать чье-нибудь доверие, надо прежде довериться самому. Пусть будет так, я в ваших руках. Выдавайте меня!
Наступила тишина. Доротея де Перигор теперь уже с большим вниманием рассматривала эту девушку, едва ли намного старше ее. Разговаривая на родном языке, она испытывала детскую радость, и взгляд ее смягчился. Инстинктивно понизив голос, она спросила совсем уж благожелательным тоном:
– И как зовут вас… в действительности?
Решив любой ценой завоевать дружбу этого своеобразного ребенка, Марианна собралась ей ответить, когда дверь кабинета вновь распахнулась.
Надутый, как индюк, великолепный гусарский офицер – супруг юной графини – возник на пороге.
– Вот-те раз! Доротея, вы что тут делаете?.. Ваша мать ищет вас повсюду. Она устала и хочет возвращаться.
– Мне стало плохо. Лихорадка, без сомнения. М-ль Малерусс любезно помогла мне.
Марианна вздрогнула, услышав, как точно она запомнила ее имя. В глазах Доротеи появилось дружеское участие, когда она повернулась к Марианне.
– Благодарю, – сказала она, протягивая руку и снова переходя на немецкий. – Вы не можете себе представить, как помогли мне. Приходите в гости. Я живу на улице Гранж-Бательер, два и по утрам всегда дома. Вы придете?
– Непременно, – пообещала девушка, почтительно склоняясь, как это требовалось в ее роли, над протянутой рукой.
Эдмон де Перигор не понимал немецкого. Это видно было по его скучающе-нетерпеливому виду.
– Да пойдемте же!
Марианна покинула кабинет вслед за ними. Ей даже в голову не приходило, что князь мог застать ее здесь. Взбежав по лестнице к себе, она быстро переоделась и, ложась в постель, задула свечу. В свете умирающего огня она увидела лежащий на столе рапорт и улыбнулась. Об этой драгоценной дружбе, которая обязательно возникнет между ними, слишком любопытный министр полиции не узнает ничего, так же, как не узнает о страданиях юной графини. Марианна ощутила пробуждение родственной привязанности к ней, ибо стало ясно, что, несмотря на окружавший ее почет, несмотря на все, чем она обладала и чего была лишена Марианна, она также была оскорблена и унижена безжалостным миром мужчин.
