Батория пыталась оттолкнуть его от себя, но он, несмотря на боль, прижимался ближе к ней, потому что не мог не быть с ней.
У нее уже не было сил на то, чтобы прогнать его, она наклонилась к нему, а он смотрел на нее одним уже закатившимся глазом. Батория запела ему прощальную колыбельную. В ней не было слов. У нее не хватало дыхания на то, чтобы произносить слова. В этой ее песне было что-то более глубокое, чем то, что может выразить язык. Она пела и видела летнее солнце, а под его лучами — маленького мальчика с белым сачком, бегающего за бабочками среди высокой травы. В ее песне были и смех, и любовь, и простое человеческое тепло, передающееся от одного тела к другому.
На краях поля зрения появилась темнота, постепенно сужающая его до такого размера, что различимым остался только затянутый пеленой боли глаз, с любовью смотрящий на нее. Она наблюдала, как ярко-красное свечение внутри него угасает, принимая цвет позолоты по мере того, как проклятие, тяготевшее над ним почти с рождения, сходит на нет и Магор становится снова обычным волком… а вся жестокость и злоба остаются позади.
Да и сама боль уходила из его огромного, так любимого ею тела, когда она склонялась над ним.
Боль покидала ее тело вместе с кровью, оставляя после себя мир и покой.
Темнота поглощала их, и она, чувствуя скорый конец, направила последнее послание своему другу.
Пойдем искать Хунора…
Глава 63
28 октября, 18 часов 57 минут
по центральноевропейскому времени
Некрополь под базиликой Святого Петра, Италия
Рун опустился на колени перед той, что напоминала ему Элисабету.
Прижимая к груди Евангелие, он молился о ее душе. Каким нежным и молодым выглядело ее лицо после смерти! Огонь ненависти исчез, а вместо него появились чистота и непорочность, оскверненные им много столетий назад.
Его пристальный взгляд застыл на ее бледном горле.
Черная отметина, когда-то испортившая ее красоту, — сдавливающий горло отпечаток неизвестной руки. Корца снова вспомнил сказанные Распутиным в Эрмитаже слова об одной из женщин в каждом поколении рода Батории, обреченной на пожизненные боль и порабощение.
И начало этому положило его осквернение Элисабеты.
Но кто мог сделать такое? Велиалы? Если это так, то что привлекло Элисабету к ним? Наверняка не то, чтобы причинять ему муки… Так чего ради терзать себя из-за потомков Элисабеты Батории? С какой целью?
Теперь, когда эта женщина мертва, Рун понял, что ответов на эти вопросы ему, похоже, не узнать никогда, что, возможно, эта цепь окончательно прервалась.
Молитва закончилась, а он все стоял, устремив взор на эту скромную Книгу, которую взял у нее.
С помощью существа, над которым тяготело пожизненное проклятие, он передал миру это великое благо. А возможно, Евангелие хранит в себе тайну, узнав которую он сможет перестроить и свою жизнь. Корца боялся даже и думать о том, чтобы снова стать человеком с бьющимся сердцем и теплой плотью, способной согреть кого-то.
Эрин, ожидая, когда он закончит молитву, стояла в нескольких шагах справа от него. Рядом с ней стоял Джордан, держа наготове свой пистолет-пулемет. Даже после того, что он, сангвинист, сделал с нею, Рун не мог ни в чем обвинять этого человека.
— Так ты не собираешься ее открыть? — спросила Эрин.
Рун открыл Книгу и повернул ее вокруг, так что Эрин и Джордан могли видеть страницы.
— Вот я и открыл ее, — сказал он.
На первой странице был всего один абзац, написанный по-гречески. Остальные страницы выглядели пустыми — очевидно, в ожидании дальнейшего чуда, в результате которого в Книге, оказавшейся на свету, появится текст. Но то, что они видели сейчас, внушало страх.
Эрин с Джорданом подошли ближе, влекомые любопытством, которое свойственно тем, чьи жизни продолжаются недолго.
— Какого черта? — заорал Джордан. — Вся эта кутерьма была из-за одного абзаца?! Неужто это все?
Эрин смотрела на страницу таким пристальным взглядом, словно мысленно приказывала словам появиться на бумаге, подчиняясь силе ее воли. Она перевела то, что видела:
— Надвигается великая война между Небесами. Для того чтобы победу одержали силы добра, оружие должно быть выковано из этого Евангелия, написанного моей собственной кровью. Троица, о которой говорит пророчество, должна принести эту книгу к Первому Ангелу для его благословения. Только так они могут спасти мир.
— Тебе бы в священники пойти… — Джордан отступил на шаг назад. — Если эту Книгу необходимо благословить, так давайте же благословим ее.
— Я не Первый Ангел. — Рун провел рукой по гладкой кожаной обложке, стараясь узнать, что только возможно; он чувствовал, что они стоят у самого истока какой-то величайшей истины. — Благословить эту Книгу должен первый — тот, кто чист сердцем и делами. Только тогда нам откроется большее.
— Значит, это явно не ты, верно? — спросил Джордан.
— Джордан!
— Он прав. — Желая поскорее закончить этот неприятный для него разговор, Рун передал Книгу Эрин. — Я не чистый. Даже мои сегодняшние дела подтверждают, что это именно так.
— Да не сделай мы этого, Книга бы пропала!
Рун заметил, как вспыхнули щеки Эрин, и услышал, как часто забилось ее сердце. Чем было для нее то, что он напитал ее кровью свое тело, и испытывает ли она стыд, думая об этом? Он задумался о той давней ночи, когда сам был перевоплощен.
— Я не одобряю цену, которую заплатила Эрин, — сказал Джордан, бросая сердитый взгляд на Руна.
— Это был наш выбор, а не твой. — Эрин, прижав Книгу к груди, отвернулась от него. — Мы так решили.
Опираясь рукой о стену, она пошла назад тем же путем, каким они дошли сюда. Рун хотел взять ее на руки и нести, но не считал для себя возможным касаться ее.
19 часов 04 минуты
Джордан с трудом удерживал себя от того, чтобы застрелить Руна. Тот, как будто чувствуя это, взял его за руку и сказал:
— Мы оба нужны ей сейчас.
Этот каналья был прав, — и ему, Джордану, и Эрин необходима защита Руна для того, чтобы выбраться из этого подземного склепа. Джордан не смог защитить Эрин здесь. А Рун смог. Опустив ствол, Стоун ответил:
— Но так будет не всегда.
Рун утвердительно кивнул.
— Когда она будет в безопасности, поступай так, как подсказывают тебе чувства.
Джордан пошел вслед за Эрин. Она с трудом двигалась вперед, скользя рукой по стене. Стоун обнял ее за плечи. Она напряглась, показывая свое недовольство.
С чего она так злится на меня? Я ведь не оставлял ее умирать.
