Томми натянул шляпу, которой была прикрыта его голая голова, почти до самых глаз и, сощурившись, посмотрел на отца.
— В конце концов, папа, они ведь убили себя.
— Нет, — со страстью в голосе возразил отец. — Иудеи предпочли умереть свободными людьми, но не сдаваться на милость римлян. Но они не убили себя после капитуляции. Они выбрали свою судьбу. Выбор такого рода определяет то, каким человеком ты являешься.
Томми поднял с земли горячий камень и сбросил его с тропы вниз. Камень покатился, а потом исчез за краем обрыва. Что сделает отец, если он сам выберет свою судьбу? Если он покончит с собой, вместо того чтобы быть рабом рака? Наверное, его отец не будет сильно гордиться этим.
Томми внимательно всматривался в лицо отца. Люди часто говорили, что они похожи: такие же густые черные волосы, такая же мягкая, немного застенчивая улыбка. После того как химиотерапия лишила его волос, никто больше не говорил ничего подобного. Интересно, подумал Томми, стал бы он выглядеть как отец, достигнув взрослого возраста.
— Ну, вы готовы идти дальше?
Отец подтянул повыше рюкзак на плечах. Мать метнула на него злобный взгляд.
— Мы можем еще немного подождать.
— Я же не сказал, что мы должны идти, — попытался оправдаться отец, — я просто спросил…
— Конечно, готовы, — сказал Томми и встал, он старался удержать родителей от ссоры.
Не отрывая глаз от тропы, он с трудом побрел вперед. Один желто-коричневый ботинок — вперед, затем — вперед другой, такой же. Скоро он дойдет до верха, и его родители наконец-то дождутся того, что окажутся вместе с ним в форте. Именно ради этого момента Томми и согласился на эту поездку, на это долгое восхождение — потому что это оставит им что-то на память. Они явно не готовы согласиться с этим, но он-то знает, что воспоминаний о нем у них останется немного. Поэтому он хотел оставить им одно хорошее воспоминание.
Томми считал шаги. Таким способом вы обычно преодолеваете трудности. Вы считаете. Если вы сказали «один», то знаете, что скоро скажете «два», а после этого — «три». Томми сосчитал до двадцати восьми, после чего тропа выровнялась.
Он достиг вершины. Он чувствовал, что его легкие превратились в два горящих бумажных мешка, но был рад, что совершил задуманное.
На вершине стоял деревянный павильон — хотя слово «павильон», мягко говоря, не совсем подходило к этому сооружению, построенному из четырех тонких деревянных стволов, покрытых сверху четырьмя еще более тонкими стволами, положенными наискось и создающими в «павильоне» небольшие затененные пространства. Но все-таки здесь было лучше, чем под открытым солнцем.
За краем скалы перед ним расстилалась пустыня. Она была высохшей и безлюдной, но все равно по-своему красивой. Повсюду, насколько хватало глаз, стояли коричневые, побелевшие в некоторых местах дюны. Ветер швырялся песком в скалы. Ветряная эрозия за тысячи лет незаметно съела прежде стоявшие здесь утесы. Ни людей, ни животных. Видели ли защитники крепости все это, прежде чем сюда пришли римляне?
Опустошенность, убивающая все.
Томми повернулся и обвел глазами плато, которым заканчивалась вершина. Плато, на котором две тысячи лет назад произошло это страшное кровопролитие. Перед ним была большая плоская площадка, примерно пять футбольных полей в длину и, возможно, три таких поля в ширину. На ней стояло примерно полдюжины развалившихся каменных построек.
Так вот для чего я карабкался сюда?
Мать смотрела вокруг таким же разочарованным взглядом. Она откинула с глаз прядь своих вьющихся каштановых волос, лицо ее было розовым от солнечного жара или от напряжения.
— Это больше похоже на тюрьму, чем на крепость.
— Это и была тюрьма, — сказал отец. — Тюрьма, состоящая из камер смертников. Никто не вышел отсюда живым.
— Отсюда никто никогда не выйдет живым.
Едва произнеся эти слова, Томми сразу же пожалел об этом, в особенности после того, как его мать, отвернувшись, просунула палец под солнцезащитные очки, вытирая выступившие слезы. Но все-таки он был рад, что она почувствовала что-то настоящее на фоне постоянного вынужденного вранья.
Сгладить внезапно возникшую напряженность помогла поднявшаяся к ним девушка-гид. Ее ноги были голыми — она носила короткие шорты цвета хаки, — а длинные черные волосы во время долгого восхождения ветер привел в полный беспорядок.
— Я рада, друзья мои, что вы справились с подъемом!
Она говорила еще и с сексуальным израильским акцентом.
Томми ответил ей улыбкой, благодаря за то, что она дала ему возможность подумать о чем-либо другом.
— Спасибо.
— Я только что говорила всем остальным участникам восхождения, что слово «Масада» происходит от слова мецада, что значит «крепость», и вы можете понять почему. — Вытянув длинную загорелую руку, она обвела ею вокруг плато. — Стены этих казематов, защищающих крепость, — это фактически две стены: одна внутри другой. Между ними располагались основные жилые кварталы обитателей Масады. Над нами Западный дворец — самое большое строение Масады.
Томми оторвал взгляд от ее губ, чтобы посмотреть туда, куда указывала ее рука. Это громадное здание совершенно не выглядело дворцом. Это была руина. В старой каменной стене зияла огромная брешь, перед которой стояли вполне современные строительные леса. Это выглядело так, словно кто-то прервал на середине подготовительные работы к съемкам очередной серии о приключениях Индианы Джонса.
Под этими строительными лесами, должно быть, залегала древнейшая история, но Томми этого не чувствовал. Однако хотел. История много значила для его отца, а следовательно, она должна была много значить и для него. Но эта ужасная болезнь поставила его вне времени, вне истории. В его голове уже не было места для трагедий других людей, особенно тех, кто ушел из жизни тысячи лет назад.
— Следующее здание, как мы полагаем, было частной баней, — сказала гид, показывая на строение слева. — Внутри было обнаружено три скелета; черепа были отделены от тел.
Томми поднял голову. Наконец-то что-то интересное.
— Они были обезглавлены? — спросил он, подходя ближе. — Они покончили жизнь самоубийством, отрубив собственные головы?
Ее губы слегка искривились в усмешке.
— На самом деле воины тянули жребий, чтобы определить, кто должен будет убить остальных. И только последнему из оставшихся в живых пришлось кончать жизнь самоубийством.
Томми окинул руины хмурым взглядом. Так, значит, они убивали своих детей, когда дело шло к концу… Он вдруг почувствовал внезапное чувство зависти. Мгновенная смерть от рук тех, кто любит тебя, намного лучше, чем медленное и безжалостное разложение от рака. Устыдившись этих мыслей, он посмотрел на родителей. Его мать, обмахиваясь путеводителем, улыбнулась ему, а отец был занят фотографированием.
