Книга все еще не нашлась — но она знала, куда идти, чтобы найти ее.
И что более важно, кто сможет помочь ей в этом.
Глава 43
27 октября, 07 часов 35 минут
по центральноевропейскому времени
Хармсфельд, Германия
Эрин стояла рядом с Джорданом, когда тот положил Руна перед алтарем. Недвижный падре лежал на каменном полу, словно мертвец.
— А он еще жив? — спросила она.
— Чуть теплится. — Опустившись на колени, Надия вылила немного вина из своей фляжки тонкой струйкой ему в рот.
Проглотить вино он не смог. Это не сулило ничего хорошего.
— Мы можем чем-нибудь помочь? — спросил Джордан.
— Если не будете мне мешать. — Надия положила голову Руна на свои колени. — И шуметь тоже.
Надия порылась среди вещей, которые перед этим собрала в алтаре, и перво-наперво взялась за бутылку с вином. Надавив пальцем на пробку, она пропихнула ее внутрь и объяснила:
— Это вино надо освятить.
— А ты можешь сделать это? — Джордан посмотрел на дверь из опасения, что кто-либо может забрести в церковь и прервать готовое начаться таинство.
— Конечно, она не может, — ответила за нее Эрин, состояние которой все еще было близким к шоковому. — Освятить вино может только какой-либо священник.
Надия саркастически хмыкнула.
— Доктор Грейнджер, вы достаточно хорошо образованы в истории, чтобы лучше разбираться в этом вопросе, или я не права? — Она обтерла кровь с груди Руна алтарной скатертью. — Разве на первом этапе существования христианской церкви женщины не служили мессы и не освящали вино?
Эрин почувствовала себя уязвленной. Ей следовало бы помнить об этом. В своем преждевременном суждении она опиралась на церковные догмы, с которыми история находилась в прямом противоречии. Да, подумала Эрин, сколько еще времени ей предстоит быть дочерью своего отца и мыслить его категориями…
Больно кольнуло в сердце.
— Прости, — сказала она. — Ты права.
— У людей церковь лишила женщин этой возможности. А вот церковь у сангвинистов — нет.
— Значит, освятить вино ты сможешь, — резюмировал Джордан.
— Этого я не обещала. Я сказала, что женщины могут быть священниками в сангвинистской церкви. Но сама я пока не прошла посвящения в сан, поэтому и не являюсь таковым.
Джордан снова настороженно посмотрел на дверь.
— Почему бы нам просто не взять эту бутылку с вином и, проделать над ней все, что ты намерена, но где-нибудь в другом месте, потому что сюда в любую минуту могут прийти и помешать нам? Ведь тебе не обязательно делать это именно в церкви, верно?
— Самой большой исцеляющей силой обладает вино, освященное и выпитое в церкви. Дополнительную силу ему придает освященная земля. — Надия положила руку на грудь Руна. — Что бы мы ни сделали, все сейчас пойдет Руну на пользу.
Она вылила последние капли вина из своей фляжки на раны Корцы, отчего он слабо застонал.
В сердце Эрин затеплилась надежда. Может, дело обстоит не так плохо, как ей кажется?
Надия отвязала серебряную фляжку Руна от его пояса и тоненькой струйкой влила немного вина ему в горло. На этот раз он его проглотил.
И сделал вдох.
— Элисабета?
Надия закрыла глаза.
— Нет, Рун. Это Надия.
Корца посмотрел вокруг неосмысленным взглядом.
— Ты должен освятить это вино. — Она обвила его пальцы вокруг зеленого горлышка бутылки. — Иначе ты умрешь.
Его дрожащие веки снова сомкнулись.
Эрин внимательно смотрела на впавшего в беспамятство преподобного. Что могло бы поднять его на ноги, она не знала.
— А ты уверена, что это вино необходимо освящать? Может, просто сказать ему, что оно благословенное?
Надия посмотрела на Эрин злобным взглядом.
— Я еще тогда, в пустыне, подумала: так ли важно освящать вино по-настоящему или Руну надо просто думать о том, что оно освящено? Может быть, здесь дело в вере, а не в чудесах? — Эрин не могла поверить, что подобные слова могут слетать с ее губ.
Она видела собственными глазами, что происходит, когда медицинская помощь уступает место вере и чудесам: сначала это была ее рука, потом — ее новорожденная сестричка. Эрин закрыла глаза, словно опуская занавес в памяти и закрывая от себя воспоминания. Но воспоминания, как это было всегда, все равно возникли перед ее внутренним взором.
У ее матери были очень тяжелые роды. Эрин вместе с другими женщинами прихода несколько дней наблюдали за ее потугами. Лето в том году было раннее, и в спальне было жарко и душно. Пахло потом и кровью.
Она держала руку матери, стирала пот с ее бровей и молилась. Это было все, что она могла для нее сделать.
Наконец ее сестричка, Эмма, появилась на свет.
Но с первых же минут жизни маленькая вся горела, как в лихорадке. Она была настолько слаба, что не могла ни плакать, ни сосать грудь. Лежала, завернутая в свое детское одеяльце и приложенная к материнской груди; ее широко открытые темные глаза были остекленевшими.
Эрин умоляла отца показать новорожденную настоящему доктору, но он, залепив ей пощечину, разбил нос.
Вместо того чтобы пригласить врача, женщины прихода молились, собравшись вокруг постели матери. К молитве их призвал ее отец; его глубокий грудной голос возвещал, что Господь услышит их и спасет это дитя. А если нет, то Господу известно, что спасать ее и не стоило.
Эрин стояла возле матери и, глядя на родничок на головке Эммы, следила за тем, как быстро, словно зажатая в кулаке птичка, бьется ее сердечко. Ее буквально жгло желание взять девочку и отвезти на лошади в город. Но отец, словно учуяв намерения дочери, ни на минуту не оставлял ее наедине с новорожденной. Эрин могла только молиться, надеяться и наблюдать за тем, как сердцебиение сестрички становилось все медленнее и в конце концов прекратилось.
Эмма Грейнджер прожила всего два дня.
Вера не спасла ее.
Эрин коснулась пальцами кусочка ткани, лежавшего в ее кармане. Она отрезала его от детского одеяльца Эммы, перед тем как ее завернули в него для погребения. После похорон этот кусочек ткани был при ней, каждый день напоминая ей о необходимости следовать правилам, навсегда оставшимся в ее сердце: просить об исполнении того, что явно не будет выполнено, а после этого всегда действовать.
— Надия, — обратилась к ней Эрин, — попытайся выпить неосвященное вино. Ну, что тебе стоит?
Надия поднесла бутылку ко рту и сделала долгий глоток. Красная жидкость вырвалась струей у нее из горла и растеклась по полу.
