Бабкин сосредоточенно взглянул на тетушку и спросил:
– А почему ты Макару голубцы не предлагаешь? Посмотри,
какой он худой.
Дарья Олеговна, собиравшаяся достать из шкафа кофту,
обернулась и всплеснула руками:
– Ой, и впрямь, совсем у меня мозги отбило! Макар, я же
тебя обедом не докормила, а уже уходить собралась. А все ты, Сережа, виноват –
сбил меня своими словами с толку, прохиндей! Не пойду я с тобой сейчас, и не
проси! Сам сходи, поговори с Вероникой, узнай, чем помочь можем. Давай
тарелку-то, Макар, я тебе побольше голубцов положу.
Она вышла с тарелкой и загремела кастрюлями на кухне.
– Вы, господин Бабкин, мелкий манипулятор. – Макар
откинулся на спинку стула и с тоской посмотрел на огромную пустую тарелку, в
которой на дне в крошечной лужице бурого бульона плавал кусочек свеклы. –
Если я умру от обжорства, ты останешься без работы.
Бабкин ухмыльнулся без тени раскаяния.
– Не умрешь, в тебе глист сидит, – непочтительно
бросил он и выскочил из дома, пока тетушка не придумала что-нибудь новое.
Калитка Егоровых была открыта. Из сада доносились детские
голоса, в одном из которых Сергей узнал Костин. Поколебавшись секунду, он
поднялся по ступенькам и открыл дверь на веранду.
Маленькая худенькая Вероника сидела за столом спиной к нему,
и плечи ее содрогались в рыданиях. Светлые волосы рассыпались по плечам некрасивыми,
спутавшимися прядями. Маша наклонилась к ней в неуклюжей попытке обнять, и
Сергей услышал окончание фразы – «…ничего не случится!».
Голос Маши звучал мягко, просительно.
– Вероника, милая, ну что же ты расклеилась! Я понимаю,
Митю арестовали, и это кажется очень страшным. Но ведь арест – на очень
короткое время, пока все выясняется. Не плачь, пожалуйста!
Бабкин услышал, что голос у самой Маши задрожал, и понял,
что сейчас и она расплачется. Видимо, поняла и Вероника, потому что плакать
прекратила и подняла на Машу покрасневшие глаза.
– Машенька, неужели ты думаешь, что я из-за этого
плачу? – тоскливо спросила она, и Маша растерянно промолчала в
ответ. – Только из-за того, что Митю заподозрили…. Да нет же, все силы бы
собрала, никогда детям слабости бы не показала!
– Тогда… почему же? – тихо спросила Маша.
Вероника помолчала, и Бабкин, не видя ее лица, был уверен,
что по нему текут слезы. Она молчала, не в силах произнести то, чего так
боялась и отчего плакала сама.
– Не договаривались мы выгораживать его, – наконец
с безысходностью в голосе продолжила она. – Маша, ты понимаешь? Он ушел,
принес фотоаппарат, а потом мы вернулись – а Юля мертвая. Убитая. Ни о чем мы
не договаривались, ни с Димкой, ни с Ириной! Каждый из нас сказал, что Митя все
время с нами был… – голос ее прервался, – потому что… потому что мы
не знаем, – закончила она шепотом.
– Что – не знаете?
– Да что не Митя ее убил! – с неожиданной силой
выкрикнула Вероника и ударила сжатым кулаком по столу так, что зазвенела посуда
на полках. – Машенька, ведь он ненавидел ее, ты же сама все видела! Она с
дочерью его ссорила, со мной, перед сыном оскорбляла! Так теперь скажи мне,
скажи – ты знаешь, что Митя этого не делал? Я – не знаю! Муж – родной, любимый,
все для него сделаю, жизнь отдам, а вдруг это он… вдруг он – убийца? Как тогда
жить с этим, а?! Это же я настояла, чтобы взяли мы ее в дом, чтобы не умерла
она на улице, в нищете. Неужели… Митя… из-за меня и детей…
– Вероника, милая моя… – пролепетала Маша.
– Она мне сказала, – выдохнула Вероника, –
что самый темный час мой впереди. А я ей не поверила! Зря, зря… Вот он,
Машенька, вот он – мой самый темный час. И Димка думает, что это папа Юлю убил.
И Ирина, наверное, тоже. А я не знаю. И не хочу верить – и само что-то внутри
нашептывает: хотел убить, ради вас хотел навсегда избавиться от нее. – Она
застонала, и у Маши сжалось сердце. – Против бед, которые снаружи, Маша,
можно защититься – ты сама знаешь, нам с Митей не раз приходилось тяжело. А что
делать с той бедой, которая внутри? Что делать мне, Маша, что детям говорить,
если я сама не верю до конца, что Митя невиновен?
Голос ее потух, она уронила голову на руки. Маша молча
гладила Веронику по спине. Бабкин шевельнулся, Маша заметила его и приглушенно
вскрикнула.
– Здравствуйте. – Он шагнул от двери и сразу
словно занял всю веранду – большой, грузноватый. – Вероника…
– Привет, Сережа. – Вероника шмыгнула носом и
вытерла слезы со щек. – Митю арестовали, знаешь…
Бабкин молча кивнул. Он не знал, что полагается говорить в
таких случаях и по какому поводу выражать сочувствие. Точнее, знал, но язык не
поворачивался произносить казенные, пустые слова.
По крыльцу простучали две пары ботинок, и на веранду зашли
запыхавшиеся Димка и Костя.
– Мы яблок набрали, – сообщил Костя, ставя большую
корзину около стола. – Здрасте, дядя Сережа!
– Здрасте, – уныло кивнул Димка. – Ма, там
ветка у яблони сломалась.
– Ты постарался? – вставая, спросила Вероника.
– Не, мам, честное слово, не я! Ирка говорит, ее можно
оживить. Вот пойдем, посмотришь!
Вероника посмотрела в сад. Около забора, освещенная лучами
заходящего солнца, стояла Ирина и пыталась что-то примотать к стволу старой
яблони. Издалека дочь показалась Веронике очень взрослой. «Господи, Митенька,
что же ты…» – мысленно произнесла она, но услышала сзади сопение Димки и
заставила себя собраться.
– Пойдем посмотрим яблоню. – Вероника сняла с
вешалки старую кофту и накинула на плечи. – Сережа, ты извини, я недолго…
Вероника с Димкой вышли, Костя увязался за ними, и Маша с
Бабкиным остались вдвоем.
Сергей уселся за стол и пристально посмотрел на Машу. Глаза
у нее были чуть припухшие, лицо осунулось. Волосы собраны в хвостик, но пряди у
лица выбились и растрепались. Свет в комнате не был включен, и в начинающем
сгущаться сумраке она была похожа не на взрослую женщину, мать
двенадцатилетнего сына, а на заплаканную девушку.
– Вы все слышали, – Маша не спрашивала, а
констатировала факт. – Вероника… бедная…
Она тяжело вздохнула.
– Да… – неопределенно кивнул Бабкин. – Маша,
почему Митю задержали?
– Потому что он был в доме, когда ее убивали. Есть
свидетель или свидетели, я точно не знаю. – Она дернулась, словно
просыпаясь, и первый раз взглянула Сергею в глаза. – Слушайте, но это же
чушь собачья! Митя не мог ее убить, не мог!
– Почему? – Сергей встал, бесцеремонно снял с
сушилки самую большую кружку и налил себе остывшего чая. – Почему вы так
уверены, что он не мог ее убить?
– Потому что у него кишка тонка, – сказала Маша
совершенно неожиданное для него.
Слезы у нее высохли. Она вскочила и стала ходить по комнате
от одного окна к другому, время от времени поглядывая в сад, где Вероника и
дети возились под яблоней. – Сергей, вы поймите: Юлия Михайловна была
редкостной стервой. Нет… даже не стервой – ведьмой! Ведьмы злобные, коварные,
хитрые. Но нигде в сказках не говорится, что ведьмы глупые.
