– Мух с котлетами мешаете, – пожал плечами
Забелин. – У бани вас поджидал поклонник. Вчера кто-то из местных баловался,
«следы кровавые оставлял», как только в книжках да в кино бывает. Наверняка
подросток какой-нибудь детективов начитался-насмотрелся, наслушался об
убийстве, вот и решил… подшутить. А кто убил Ледянину, выясняет следствие. Вот
и все.
Маша прикрыла глаза рукой, потому что с утра они слезились
от яркого света – она слишком долго просидела накануне перед экраном ноутбука.
Он был прав, этот насупленный дядька, совершенно непохожий на следователя. Для
него три события действительно не связаны между собой.
– Нам было очень страшно вчера, – тихо
пожаловалась она, в общем-то не рассчитывая на его сочувствие. – Рука за
стеклом… Я испугалась, что он хочет детей убить.
– Да я понимаю, – к ее удивлению, мягко отозвался
Забелин. – Вы женщина молодая, приехали отдыхать, а тут такие неприятные
события. Уезжать вам надо, вот что я скажу. Если вы хулиганов боитесь, то в
Игошине вам не отдых будет, а сплошное мучение.
– Может быть, вы хотя бы следы поищете? – умоляюще
сказала Маша, поднимая на него глаза. – Он стоял под окном – значит,
должны быть следы!
Она не стала говорить о том, в чем была уверена сама: тот,
кто приходил вчера, был около самой двери. Ей не показалось, когда она заметила
тень. Он был совсем рядом, явно собирался проникнуть в дом, и Димкина
забывчивость очень помогла ему. Почти помогла. Если бы она не успела захлопнуть
дверь… Если бы она не была так напугана.
Борис Петрович покачал головой и встал. «Покушение! Вот
ведь, выдернули меня опять в свое Игошино…»
– Ладно, следы посмотрим, – согласился он, заранее
зная, что ничего не выйдет.
И, разумеется, оказался прав. Под окном росла высокая трава,
на которой никаких следов остаться не могло. Она вроде и примята-то не была.
– Убедились? – повернулся он к Маше, стоявшей
рядом.
Та молча кивнула.
– Тогда всего хорошего, – пожелал Забелин,
собираясь уходить.
– Подождите, а что с Митей? – спросила уже ему в
спину Маша.
– А что с ним? – удивился Борис Петрович,
оборачиваясь. – Следствие идет, к Егорову избрана мера пресечения – арест.
Все нормально.
– Понятно. До свиданья, – тоскливо сказала
Маша. – «Все нормально»… – с горечью повторила она, как только
следователь скрылся за углом. – Чурбан!
«А чего, собственно, я хочу от него? – тут же
поинтересовалась Маша у самой себя. – Для него и в самом деле все идет
нормально. Преступника они нашли, отдадут его под суд с чистой совестью, вот и
все».
Потом вспомнила, какой казенной стала интонация следователя,
когда тот отвечал ей про Митю, и усмехнулась. «А чего еще можно было от него
ожидать – внимательного человеческого отношения? Он и так проявил его,
согласившись поискать следы. Хотя бы за это стоило сказать спасибо».
– Мам, – робко позвал ее Костя, выглянув из-за
угла. – К тебе дядя Сережа пришел.
В отличие от следователя, Бабкин выслушал Машу не просто
серьезно – с каменным лицом. Они сидели за столом на веранде друг напротив
друга, пока Костя с Димкой вырезали во дворе арбалет, а Ирина делала вид, что
читает учебник. Двадцать минут назад Маша случайно заметила под ее учебником
знакомый том, но говорить ничего не стала. В конце концов, Лукьяненко подойдет
сейчас девочке больше, чем история СССР.
Сергей не перебивал, не задавал вопросов, не иронизировал, и
благодарная Маша рассказала все подробно и детально.
– Почему ко мне не прибежала? – первое, что
спросил Сергей, когда она закончила.
– Я хотела, – сказала Маша честно. – Детей не
смогла дома оставить одних. Я ведь думала, что он уже внутри…
– А он был снаружи, – закончил Бабкин. –
Ходил, прислушивался… Дождался, когда все вы соберетесь в одной комнате, и
решил вас напугать. Одно непонятно – что бы он делал, если бы Костя не
отодвинул занавеску.
Маша недоуменно помолчала, потом до нее дошло:
– Подожди, Костя здесь ни при чем! Неужели ты думаешь…
– Да не думаю я! Я вообще не о том! – перебил ее Бабкин,
сердясь, что приходится объяснять очевидные вещи. – Пойми, он не мог
знать, что вы отодвинете занавеску, – а, значит, у него было несколько
идей. Какая-нибудь из них должна была сработать. Меня интересует вопрос: какими
были остальные?
Маша вспомнила руку за стеклом и поморщилась.
– Мне сейчас непонятно, с чего мы так
перепугались, – призналась она Сергею. – Нет, с Ириной все ясно, она
у нас девочка впечатлительная. Димка такой же, если не хуже. Но я-то –
взрослая, казалось бы, тетка! Ну ходит дурачок по деревне, руку к окну
прижимает… Что страшного? Неприятно, конечно. Надо было выскочить и по шее ему
надавать! – азартно прибавила она.
Бабкин, слегка оторопев, смотрел на расхрабрившуюся Машу. Он
не сомневался, что дело гораздо серьезнее, чем кажется ей сейчас, при свете
дня. Не потому, что ему подсказывала это интуиция, а потому, что он умел
анализировать факты. Один из них говорил, что ничего подобного в деревне на его
памяти не случалось, а в сочетании с убийством, произошедшим в доме Егоровых, картинка
выстраивалась мрачная и нехорошая.
– Знаешь, Маша, возвращалась бы ты в город, –
скрепя сердце произнес Сергей.
Она быстро взглянула на него, и в серых глазах что-то
промелькнуло. Он не понял, что.
– Почему? – суховато спросила она.
Бабкина нельзя было назвать человеком, чувствительным к
сменам женского настроения, но даже он почувствовал в Маше перемену. Только не
знал, чем ее объяснить.
– Потому что здесь опасно, – нахмурившись,
объяснил он и без того очевидное. – Тебя два раза поджидали, оба раза испугали…Ты
хочешь дождаться третьего?
И снова лицо ее изменилось. Сначала промелькнул страх,
который внезапно сменился облегчением.
– Ты хочешь, чтобы мы уехали, не потому, что мы тебе
надоели с расследованием? – напрямик спросила Маша, решив не лукавить.
Теперь настала очередь Сергея изумленно смотреть на нее.
Надо же было такое придумать!
– Я хочу, чтобы вы уехали, потому что здесь
опасно, – повторил он еще раз. – Слушай, не ищи в моих словах
скрытого смысла, пожалуйста. Его там нет.
Маша сначала хмыкнула, а потом рассмеялась.
– Ладно, не буду, – согласилась она весело, но
через секунду опять помрачнела. – А уехать я не могу. Вероника завтра
вернется – как я ее одну оставлю?
– У нее дочь взрослая, – напомнил Бабкин.
– Во-первых, ее взрослая дочь – полуребенок, –
покачала головой Маша. – А во-вторых… Помнишь, я тебе говорила, что многое
из слов Ледяниной оказывалось потом верным? Так вот, Ирину она называла
истеричкой. И, знаешь, она и в самом деле неуравновешенная девочка. Такой
типичный подросток, сконцентрированный на себе и своих глубоких переживаниях,
которые нам, тупым взрослым, не понять. Есть в ней такая неприятная чер??а,
Ледянина была права.
