Маша улыбнулась.
– Берем стрелу… – послышался шорох и тихое
сопение. – Аккуратно расщепляем ее на конце… – потрескивание. –
И вставляем перышко. Одно! Не весь пучок.
– А потом обматываем ниткой? – догадалась Ира.
– Угу, обматываем. – Бабкин быстро проделал все
необходимые манипуляции и продемонстрировал готовую стрелу. – Ну как,
нравится?
– Классно!
– Прикольно!
– И что, она в самом деле полетит?
– Обижаете, Ирина Дмитриевна! – с обидой отозвался
Бабкин. – Не полетит, а со свистом помчится в цель.
Он наконец повернулся к Маше, чтобы и та оценила его работу.
А она только что расстегнула «молнию» и верхнюю пуговицу на шортах, и живот ее
испытал такое облегчение, что лицо Маши озарилось лучезарной улыбкой, подобной
той, в которой расплывается человек, освободившийся от острого камешка в
ботинке. От ее улыбки и взгляда Сергей чуть не сломал стрелу, засмущался и взял
очередное перо.
– Вторую делайте сами. – Он протянул перо
Димке. – Только ножом я расщеплю…
Маша закрыла глаза и блаженно вздохнула. Пузу было хорошо.
Вечером объевшиеся блинами Димка и Костя уснули почти
одновременно – Димка на кровати сестры, а Костя – на Димкиной. Подумав, их
решили не будить, и Ирина отправилась спать в свою бывшую комнату.
– Завтра Вероника должна приехать, – вслух
подумала Маша, зажигая свет в мансарде. Сергей стоял на лестнице и смотрел на
нее. – Узнает про Лесника, расстроится… Кстати, блины у тебя получились
очень вкусные. Научишь меня печь такие?
Бабкин продолжал стоять неподвижно. Маша шагнула к нему и
сделала то, что давно хотелось, – провела рукой по коротким темным
волосам.
Волосы были мягкие, и она удивилась – ей казалось, что на
голове у него должны быть колючки, как у кактуса. Сергей перехватил ее руку,
провел по своей щеке.
– «А если он на ночь бреется…» – вполголоса
процитировала Маша Вишневского.
– «То, значит, на что-то надеется», – закончил
Бабкин, не сводя с нее глаз и усмехнувшись.
Она стояла на верхней ступеньке и была почти вровень с ним –
глаза в глаза. Сергей обнял ее, с силой прижал к себе, проводя рукой по нежной
коже на шее. Поцеловал, ощущая, какие теплые у нее губы – почти горячие.
Горячие и требовательные.
– Ты целоваться не умеешь, – прошептала Маша,
оторвавшись от него и улыбаясь.
– А ты научи, – так же шепотом сказал он. –
Можешь прямо сейчас начинать.
Он легко поднял ее, оторвал от пола и попытался донести до
комнаты, но доски безбожно заскрипели, и Сергею пришлось ее отпустить. Они
рассмеялись вполголоса, как дети, проказничающие втайне от взрослых, но
проказничающие легко, несерьезно.
– Не получится романтики, – прошептал Бабкин,
снова наклоняясь к ее губам.
Маша не ответила. Ей было наплевать на романтику.
Сергей проснулся как-то резко, рывком выдернув себя из сна,
хотя ничего плохого ему не снилось. Маша спала рядом, и рыжие волосы,
рассыпавшиеся по подушке, в полумраке казались темными. Он хотел погладить ее
по волосам, но побоялся разбудить. И только наклонился, заглянул ей в лицо. Оно
было спокойным и таким безмятежным, словно она проспала уже сто лет. Спали ее
глаза, спали волосы, спали ресницы. В уголках губ спала улыбка – тихая, почти
незаметная. Сергей в ответ улыбнулся чуть недоверчиво и осторожно вылез из
теплой постели.
За окном была ночь, но чувствовалось, что она уже подходит к
концу. Светлой полосой выделялась дорога, а над домом тетушки Дарьи бесшумно
поворачивался черный силуэт человечка с подзорной трубой – флюгер, который
когда-то вырезал сам Бабкин. Небо за ним чуть заметно светлело внизу, как будто
и там, по краю неба и земли, тоже шла дорога.
Темный час закончился. Начиналось утро.
Сергей появился, когда Макар с Дарьей Олеговной уже
позавтракали, и тетушка неодобрительно покосилась на племянника. Ишь, ходок.
Довольный, как кот.
– «Я хотел быть высокой сосною… – басом напевал
Бабкин, плескаясь под умывальником, хотя уже умывался сегодня один раз. –
Чтоб бездельничать век напролет… по утрам не расчесывать хвою и не мыться, пока
не польет. Та-ра-ра-ра! И не мыться, пока не польет». Уф, вода холодная!
Он вошел в комнату, уселся за стол и вопросительно посмотрел
на Макара.
– Что делать будем, господин сыщик? –
спросил. – Кстати, как спалось? По грядкам не бегал?
Макар зевнул, потянулся и сообщил:
– Сон мой был крепок и чист. С утра нас успели посетить
оперативники. Судя по их вопросам, они не сдвинулись с места ни в какую
сторону.
Бабкин помрачнел.
– Как и мы. – Налил себе чаю в чашку и задумчиво
положил пять ложек сахара. Увидевшая это тетушка всплеснула руками:
– Куда такой сладкий? Вредно!
– Тебе вредно, а мне полезно. У меня напряженная
умственная деятельность, ее нужно стимулировать сахаром.
– Сказала бы я, какая у тебя деятельность, да Макара
стыжусь, – проворчала тетушка, пряча сахарницу в буфет. – А будешь
много сладкого есть – растолстеешь, и ни одна рыжая девица на тебя не
польстится.
– Ладно, – серьезно согласился Бабкин, –
можешь одну ложку вынуть.
Тетушка обрадованно схватила чайную ложечку, обтерла ее об
фартук и уже собиралась окунуть в кружку племянника, как до нее дошло, что над
ней издеваются.
– Ах, засранец! – покачала она головой и сунула
ложечку в карман. – Ну, погоди, и тебе…
Не договорив, она пошла к выходу.
– Стой, куда ложку потащила? – крикнул ей вслед
Бабкин. – Что за клептоманские привычки?!
Но дверь за тетушкой уже захлопнулась.
Переведя взгляд на Илюшина, Сергей увидел, что тот сидит с
напряженным лицом.
– Ты догадался, кто наш убийца? – с надеждой
спросил Бабкин, обжигаясь горячим чаем.
Но Макар отрицательно покачал головой:
– Серега, что ты пел, когда вошел?
– Я? «Ивасей». Это такие барды крутые.
– Про «Ивасей» я и сам знаю, – отмахнулся
Макар. – Слова напомни.
– Ну… – нахмурился Бабкин. – «Я хотел быть
высокой сосною, чтобы время катилось рекой, чтобы ты, проходя подо мною, по
коре проводила рукой».
Макар страдальчески закатил глаза.
– Серега, ты спой не то, что тебе твое примитивное и
неглубоко скрытое Я подсказывает, а то, что ты пел при мне! Там слова были
какие-то очень важные…
– А, самое начало… Короче, сначала про сосну, а потом –
«по утрам не расчесывать хвою».
