– Куда отпустить? – пробасил Бабкин.
Но она не вслушивалась в их голоса и не собиралась отвечать
на глупые вопросы, потому что остальные люди не имели для нее значения. Они
были неважны. Важен был только Макар, которого во что бы то ни стало нужно было
убедить отпустить ее. Он принимал решение – Царева хорошо это чувствовала.
– Куда вы хотите идти? – удивленно спросил Макар,
как будто то, что она спрашивала у него разрешения, было в порядке вещей.
– Я скажу вам, где наволочка, – торопливо
пообещала Елена Игоревна. – Скажу. Вы только отпустите меня ненадолго,
всего на… – она запнулась на секунду, что-то подсчитывая в уме, – …на
полчаса. Вы ничего не потеряете.
Макар недоверчиво вглядывался в ее лицо, словно не понимая,
о чем она его просит.
– Почему? – наконец сказал пораженно. – Вы не
можете…
– Я не смогу в тюрьме, – прошептала Царева так
тихо, что ее почти никто не расслышал, и тут же повторила чуть громче, умоляюще
глядя на Илюшина: – Не смогу в тюрьме. Я уже старая, Макар. Очень старая. Прошу
вас, пожалейте меня, не обрекайте на то, что мне не по силам выдержать.
Маша с Бабкиным переглянулись, не понимая, что происходит.
– А что на наволочке? – вдруг спросила Вероника.
– Ничего, – ответила Царева, помолчав. – Я… я
просто боялась оставлять ее. Наверное, потому, что прикасалась к ней. Вот и
унесла с собой. Макар, – позвала она, – разрешите мне уйти. Я умоляю
вас, пощадите…
Эти книжные, высокопарные слова Царева произнесла так просто
и так обреченно, что Илюшин тяжело вздохнул и кивнул.
– Показания… – выговорил он. – Вы опишете при
свидетелях то, что сделали. Укажете, где спрятали наволочку. Елена Игоревна, вы
сделаете это?
– Да. Я обещаю вам.
Она легко поднялась, словно ее освободили от тяжелого груза,
и, не взглянув ни на кого, пошла прочь. Вероника, Маша и Сергей смотрели ей в
спину, словно зачарованные.
Царева остановилась в дверях и обернулась к ним, сидевшим
неподвижно на веранде, залитой утренним светом.
– Спасибо, – сказала она, глядя на Илюшина. –
Я буду молиться за вас.
И вышла из комнаты.
Наступившее оцепенелое молчание первым прервал Бабкин.
– Макар, что здесь произошло?! – вскочил он с
места. – Твою мать, куда она пошла?!
– Признание писать, – сдержанно ответил
Илюшин. – Серега, я не мог ей отказать. В конце концов, такие вопросы
человек сам решает.
– Да какие вопросы?! – рявкнул Бабкин. И вдруг понял.
Он тяжело опустился на стул и покачал головой. Протянул: – Зря. Так нельзя,
Макар.
– А как можно? – Илюшин поднял на него темно-серые
глаза, очень серьезные. – Ты все слышал. Что бы ты сказал ей на моем
месте? Вероника, – обратился он к молчащей женщине, – вы тоже все
слышали. Теперь вы знаете, что ваш муж не убивал Ледянину.
Вероника кивнула, и Маше показалось, что сейчас она опять
засмеется. Но вместо этого Вероника спросила:
– Что же теперь дальше будет, Макар? И что нам теперь
делать?
– Нам? – переспросил Илюшин. – Нам – ждать.
Если я правильно понимаю, то не очень долго.
Он подошел к окну и стал смотреть в ту сторону, куда уходила
Елена Игоревна Царева, держа спину так прямо, как будто ее позвоночник прибили
к кресту.
Липа Сергеевна с мужем ничего не понимали. Десять минут
назад пожилая соседка зашла к ним домой, ни с того ни с сего попросила листок
бумаги и ручку, еще и прибавила что-то вовсе непонятное: что она, мол, пишет
записку добровольно, а не по принуждению, и чтобы они об этом не забыли. Липа
Сергеевна предложила соседке чаю, но та только головой помотала. Старушка
переглянулась с мужем и больше ничего не говорила.
Соседка писала – быстро, уверенно, без помарок. «Может, у
нее дома бумаги нет?» – предположила Липа Сергеевна и уже хотела предложить
женщине тетрадку и карандаш, но та свернула исписанный листок пополам и
протянула ей.
– Дайте, пожалуйста, еще один, – суховато сказала
она. – Мне нужно написать записку дочери.
Иван Петрович от ее тона нахмурился и хотел было отчитать
дамочку, но Липа Сергеевна взглядом остановила его. В конце концов ей стало
любопытно, почему хмурая и неразговорчивая соседка пишет дочери записку, хотя
дочь, Липа Сергеевна своими глазами видела, час назад ушла гулять с сыном.
«Случилось, может, что? – размышляла старушка и представляла, как будет
обсуждать происходящее с соседками. – Поссорились, что ли?» Ее так и
тянуло за язык спросить напрямую, но что-то ей подсказывало: женщина отвечать
не станет.
А та дописала вторую записку – Липа Сергеевна видела, что
она получилась куда короче, чем первая, – и перевернула на столе текстом
вниз. Потом сказала самой себе:
– Все, кажется… Да, все.
Она решительно встала, еле кивнула Ивану Петровичу,
внимательно посмотрела на Липу.
– Вторую записку отдайте дочери, – без выражения
сказала она. – Первую у вас возьмут.
И вышла, не прощаясь.
– Ну-ка, дай почитать-то… – сунулся к Липе муж.
– Постой, сначала сама прочитаю, – отстранила она
его, нацепила на нос очки и приблизила листок к глазам. Почерк был ровный,
крупный – как школьный. Сначала Липа пробежала вторую записку, охнула и
схватилась за первую.
– Вот кто, значит, убил-то… – протянул без
удивления Иван Петрович, читая текст из-за ее спины. – «Наволочку спрятала
на чердаке, под балкой, в правом углу со стороны сада, если стоять лицом к
нему». А все на Балукова-внука думали. Ну и ну! Только зачем же она нам-то ее
оставила, а?
– Чтобы мы свидетелями были, – злобно сморщилась
Липа Сергеевна. – Тьфу, зараза!
– Ладно тебе, Липочка, – успокоил ее
супруг. – Главное, чтобы свидетелями, а не кем иным. Куда же она пошла, а?
Как ты думаешь? Идти-то ей теперь и некуда… Разве что в лес?
Тело Елены Игоревны нашли на чердаке. Она знала, что мальчик
туда не сможет залезть и, значит, не увидит ее после смерти. Веревка,
обвязанная вокруг балки, не выдержала веса тела и оборвалась, но к тому моменту
было уже поздно – Елена Игоревна Царева умерла. Она лежала на боку в совершенно
естественной позе, и вытянутая рука закрывала лицо – как будто Елена Игоревна
не хотела, чтобы те, кто найдет ее, увидели, каким уродливым и страшным оно
стало после смерти.
Два дня спустя
Вероника уехала встречать Митю в город, и вернуться они
должны были только вечером, на последнем автобусе. С обеда Ирина начала
хлопотать: крутилась на кухне, вызвалась сама сварить любимый папин суп и
предложила испечь шарлотку. «Возвращение декабриста из ссылки», – хмыкнула
про себя Маша, но вслух поддержала инициативу девушки, хотя ей было бы удобнее,
если б Ирина приглядывала за Димкой, а не реализовывала свои кулинарные
амбиции. Но, в конце концов, с Димкой играл Костя. К тому же Маша хорошо
понимала, чем вызваны хлопоты Ирины. «Чувство вины – серьезная штука, –
думала она, помогая чистить яблоки для шарлотки. – Вы с мамой не верили,
что Митя не виноват, правда? Теперь самим стыдно, что не верили, что обвинили
его в убийстве. Ничего, все у вас теперь наладится».
