Кондратий и Бронислав сцепились правыми руками.
– Раз, два, начали! – скомандовал Пантелей.
Всегда красное лицо Кондратия теперь стало багровым. Он прикусил нижнюю губу и изо всех сил качнул руку Бронислава.
Его дружки заревели.
– Давай, – завопил Митроха, – дави моремана!
Кондратий еще на несколько сантиметров повалил руку красного капитана.
– Держись, Броненосец! – закричал Данила. Он уже видел, что еще чуть-чуть, и положение его товарища будет безнадежным.
– Гребаный угорь, якорь тебе в штаны и торпеду в задницу, а не красного капитана! – проревел Бронислав.
– Аххха, – вдруг застонал Кондратий.
Ногти на его руке посинели, Вернидуб спокойно выровнял положение, а потом сильным рывком сломил последнее сопротивление Кондратия и положил его руку на пол.
Кондратий вскочил, отбежал в глубь барака, держась левой рукой за кисть правой. За ним пошел Митроха.
– В чем дело? – спросил он.
– Ничего… Сука… – стонал тот.
– Э-э, Пантелей, это несправедливо, – из толпы наблюдавших вышел красноармеец. К нему пристала кличка «Чкалов», потому что он на самом деле был летчиком и звали его, как и прославленного героя, Валерий.
– Почему?
– Потому что во время соревнований нужно молчать. А морякам ругань силы дает.
– Да чего ты мелешь, – не понял его Пудовкин.
– Давай, мореман, со мной, – сказал «Чкалов». – Правая у тебя устала, давай левой. И молча.
– Ты, Валерий, не хитри, – раздалось из толпы. – Ты же левша…
– Ты левша? – переспросил Бронислав.
Тот замялся.
– Тогда, – протянул красный капитан, – иди ты на ….
Толпа грянула смехом.
– А давай, Чкалов, со мной, – прогремел басом Топтыга. – Мне что правой, что левой.
Соревнование продолжилось.
– А что случилось с Кондратием? – спросил Данила у Бронислава, когда они отошли от круга «болельщиков».
– А что такое?
– Чего он так застонал?
– Ты чего, не слышал? Я выругался – и сила появилась, – усмехнулся красный капитан.
– Нет. А если честно?
– Это честно. Еще Петр Первый, когда флот создавал, научился «загибать» – так загнет, что корабль трещит… А знаешь, как наказывали моряка? Его ставили к мачте и давай ему в лицо по матушке загибать. Знаешь, что такое большой петровский загиб?.. «Трисучьепадловая выссака, сраногнойная сволота, стервозное тригниговно, высраномудаватое дерьмище, падлопростокотский стрервопрохерун, проссанная сволотоскуха, трипердоватая сучьескотина, многохренозадая проссоножопище, мудопрошлюхская гноепадла»… и так далее. У морячков от таких слов глаза вылезали, и уши в лист табака скручивались, они молились, чтобы только поносить и орать перестали. После такого не то что дисциплину нарушать – жить не захочется.
– Неужто такая сила в словах? – не поверил Данила.
– А ты думал… Но по правде, скажу тебе вот что… Пошли в курилку… там договорим.
Они отправились к дальнему углу барака, где была дощатая «холодная» пристройка. Разрешалось курить только там. В курилке никого не было. Бронислав предложил свою папиросу:
– Учти, сухопутная крыса, табак ядреный. Я специально в папиросу добавляю своей смеси.
– Давай…
Данила затянулся и закашлялся.
– Да уж, глотку прямо выворачивает.
– Ну, точно, как в старой морской байке. Угостил как-то боцман юнгу своим табачком. Тот, как и ты сейчас, затянулся и полчаса кашлял. «Что это у тебя за табак такой?» – спрашивает юнга. «А это мой особенный, – говорит боцман, – я в него волосы своей любимой добавляю». Все опять давай ржать. Тогда решил юнга отомстить боцману. В первом же порту купил самый ядреный, самый дешевый и самый вонючий табак. На корабле угостил им боцмана. Тот курит, и хоть бы хны. Только морщится и чих сдерживает. «И что ты туда добавляешь?» – спрашивает боцман у юнги. «Как что? – отвечает юнга. – Волосы своей любимой». – «Вот что я тебе скажу, салага, – отвечает боцман, – близко к заднице рвешь».
Данила засмеялся.
– Вот, брат, такие морские штучки рассказываем, – похлопал Бронислав молодого товарища по плечу. – А насчет армреслинга, как называют англичане нашу борьбу на руках, то вот что я тебе скажу: чтобы стать моряком, надо походить под парусами, научиться узлы вязать и развязывать. Пальцы становятся крепкими, понял, салага?
Данила кивнул.
Красный капитан показал на торчащий из стены барака гвоздь.
– Смотри.
Вернидуб выплюнул «бычок», схватил указательным и большим пальцами за шляпку гвоздя, начал тянуть и постепенно вытянул его наполовину…
– Ни фига себе! – удивился Данила.
– Ладно, шутки в сторону, – Бронислав засунул гвоздь обратно. – Сегодня ночью я и ты уходим отсюда. Здесь, видишь, стена уже разобрана. А Никанор и Альберт Валерьянович – через уборную…
– Альберт через уборную?
– Он не курит же…
– Ясно…
– Как только получится проход в колючей проволоке, бежим. Если будут стрелять, не оборачиваемся, понятно?
– Понятно.
– Все… Ждем вечера. А к этим уродам – Кондратию и Митрохе – на кабельтовый не подходи.
– Да черт с ними.
– Пускай черт будет с ними, а фортуна – с нами.
Бронислав и Данила вышли из курилки и услышали возбужденные крики.
Топтыга положил левую Чкалова.
– Эй! – крикнули из толпы, когда красный капитан и Кривошапкин подошли к месту соревнований. – Бронислав, отошла твоя правая?
– Отошла, отошла и сюда пришла, – ответил Вернидуб.
– Давай с Медведем, – предложили красноармейцы.
– Ну, давай попробую, – не смог отказать красный капитан.
Бронислав и Тимофей легли на теплое от прежней борьбы место и сцепились руками.
– Только, мореман, молчать, – сказал староста. – Хоть слово вякнешь, все, ты проиграл.
– Идет, – согласился Бронислав и тут же сжал кисть руки Топтыги.
Тот засипел, как паровоз, и через пару секунд перестал сопротивляться.
Костяшки правой руки Топтыги ударились о пол.
– Ну, ты даешь, морская морда, – восхищенно проговорил Тимофей и пожал Вернидубу руку.
– А то! – улыбнулся красный капитан.
Брониславу присудили звание чемпиона. У многих пленных красноармейцев он «поднялся в глазах», а вот авторитет Кондратия и его дружков сильно пошатнулся.
