— Какой еще подготовке? — перебила она.
— Той, которая заставит тебя безумствовать от желания впустить меня. Почувствовать меня внутри.
— Покажи мне, — попросила она, жарко вспыхнув.
— Не поверишь, — прохрипел он, целуя ее, — я собирался сделать именно это.
До чего же странно, что его поцелуи отзывались пожаром внизу живота. Неутолимая жажда возрастала с каждым мгновением, так быстро, что ей не терпелось тоже остаться нагой. Но он так старался унять ее страхи, так страстно ласкал, погружая ее в совершенно новые ощущения, давая почувствовать себя, запах и вкус своих губ, что она уже не гадала, подойдут ли они друг другу. И думала только об одном: скоро ли? Скоро?
Все, что он делал с ней, было самим воплощением чувственности: покрывал поцелуями каждый дюйм обнажившейся кожи, медленно, томительно медленно открывал пылающее тело. Своими ласками он сводил ее с ума. Ловил губами каждый стон, гладил груди и живот, задерживаясь в самых интимных местах.
И когда навис над ней, она уже была готова вобрать его в себя. Разгоряченная, влажная, неистовая, она ждала его. Он уже начал входить в нее, но внезапно замер и чуть отстранился. Паника охватила девушку. Она вспомнила о той ночи в карете. Неужели он собирается настаивать на клочке бумаги с их подписями, прежде чем сделать ее своей? И это когда он сам, в мыслях ее, уже принадлежит ей?
Она раскрыла было рот, чтобы спросить, в чем дело, когда он нерешительно признался:
— Я боюсь сделать тебе больно. Нет, не бойся. Нужно ли объяснять…
— Нет, мама все рассказала. Я просто забыла.
Мелисса мгновенно расслабилась. Ожидание, пусть и короткое, куда ужаснее, чем какая-то боль, которую причинит его вторжение.
Она сжала ладонями его лицо и поцеловала.
— Ты уже так много показал мне. Теперь покажи остальное.
— Я люблю тебя, — нежно прошептал он, наполнив ее сердце радостью за мгновение до того, как наполнил ее тело собой.
У нее не было времени опомниться, ответить… Раздался короткий крик, и невероятное облегчение от сознания того, что все это не было так уж плохо, позволило ей более полно насладиться его близостью. А наслаждение, обрушившееся на нее, когда он стал двигаться, быстрым крещендо достигло своего пика, разрешившись взрывом небывалой силы и такой сладости, что она закричала снова. Ей вторил изнемогающий в экстазе Линкольн.
Чуть успокоившись, счастливая и довольная, она задремала в его объятиях. Утром они станут мужем и женой, но в сердце своем она уже стала его супругой.
Глава 37
Линкольн проснулся с тем же чувством головокружительной эйфории, что и накануне. Свершилось. Мелисса его, отныне и навеки. Осознание этого произвело в его душе необратимые перемены. Вчера он познал нечто совершенно новое, чего раньше не ведал. Да, у него были женщины, с которыми он просто удовлетворял потребности плоти. Но совсем другое дело — овладеть женщиной желанной и любимой, дарить ей всего себя. И даже бурные ласки не имели никакого значения в сравнении с тем, что теперь они вместе.
Он сказал ей, что любит, но это слово и близко не выражало всей полноты его чувств к ней. Она сделала его пустую жизнь богатой и полной. Навсегда прогнала одиночество.
Он даже не встревожился, увидев, что рядом никого нет. Даже на миг не подумал, что все это было только сном. Прошлая ночь оставила в памяти нестираемый отпечаток. Она где-то здесь, и остается только ее найти.
Линкольн наспех оделся и отправился на поиски. Он никак не ожидал увидеть ее пригорюнившейся на верхней площадке лестницы: колени подтянуты к подбородку, вид донельзя несчастный. И только тогда он запаниковал. Жестокая тоска сжала занывшее вдруг сердце.
Он опустился на колени, обнял ее и стиснул так сильно, что она застонала. Линкольн мигом ослабил хватку, но не отпустил Мелиссу.
— Скажи, что стряслось, — взмолился он. Но Мелисса, почувствовав его страх, быстро успокоила:
— Ш-ш-ш, это не то, что ты думаешь. Линкольн откинул голову, чтобы получше всмотреться в нее, но не смог избавиться от дурных предчувствий.
— Что же тогда?
— Когда я проснулась и оделась, меня вдруг как молнией ударило: неужели придется быть на собственной свадьбе в том же скромном платьице, что и вчера? Понимаешь, мне даже нечего надеть в самый важный день своей жизни.
Линкольн облегченно вздохнул:
— Мне следовало бы отшлепать тебя за то, что насмерть меня перепугала!
Но, заметив, что Мелисса не улыбнулась, снова встревожился:
— Это ведь не все, верно?
— В Шотландии у меня хранится прекрасный подвенечный наряд, которого не постыдилась бы и принцесса! Мама посылала в Брюссель за кружевами. Несколько месяцев ушло на то, чтобы найти тончайший белый атлас, такой блестящий, что по контрасту с белым кружевом он кажется серебристым. Мы с мамой много недель выбирали фасон.
— Мелисса, не все ли равно, в чем венчаться, если мы любим друг друга? В моих глазах ты была бы первой красавицей, даже если напялила бы мешок из-под муки.
— Знаю, но…
— Но?
— Я не могу этого сделать, Линк. Паника вернулась с новой силой.
— Ты не можешь не сделать этого! Мы стали близки. Ты скомпрометирована. Твоя репутация погублена.
— Нет, ты не так меня понял. Я не желаю ничего другого, кроме как быть с тобой. Но хочу обвенчаться в Шотландии, в Крегоре, в окружении родных и друзей. Мне нужно благословение родителей. Я должна убедить их, что ты именно тот, кто мне нужен.
— Но мы уже пытались это делать, — напомнил он.
— Знаю, но нужно еще постараться, снова и снова, если необходимо. Они упрямы, но небезрассудны.
— Они ставят мне в вину прошлое. Думаешь, можно как-то изменить их решение?
— Разумеется! Мои дядья сумели подогреть в отце защитный инстинкт, вот и все. Родители все поймут, как только узнают тебя получше. Но я не могу вынести мысли о том, что они сходят с ума от тревоги. И хочу, чтобы они присутствовали на моей свадьбе и разделили со мной мою радость. Не уверена, Линкольн, что ты поймешь, как это важно для меня, ведь твоя мать вела себя совсем по-другому.
Линкольн поморщился, но не дал воли своей горечи. Он очень любил родителей… до того как умер отец. И это стало одной из причин его тогдашней ярости. Мелисса ошибается. Он был близок к родителям… слишком близок. Они были для него всем на свете. Как для Мелиссы отец с матерью.
— Значит, ты хочешь вернуться и все уладить до того, как мы поженимся.
— Да, — кивнула она и, сообразив, как он расстроен, добавила:
— Ты разочарован.
— Слабо сказано.
— Но все понимаешь?
— Да.
