Она казалась старухой. И дело было не только в возрасте. Да, ей было около пятидесяти, но выглядела она семидесятилетней. Волосы совсем поседели, хотя тогда, во время встречи, серебро только поблескивало в густых прядях. Лицо усталое, словно жизнь стала для нее тяжким бременем.
Она была вся в черном, как в трауре. Но по ком? Эта женщина была богата, могла много путешествовать, пока еще позволял возраст, снова выйти замуж, делать все, что пожелает. Но вместо этого предпочла остаться здесь, существовать в одиночестве, и, возможно, сейчас жалела об этом.
Но Линкольн не испытывал к ней ни малейшего сочувствия: все затмевал слепящий гнев. Только неимоверным усилием воли он заставил себя остаться на месте, вместо того чтобы прыгнуть в экипаж и умчаться прочь. К сожалению, он не сможет сдерживаться долго. Они собирались пробыть здесь не менее недели, прежде чем вернуться в Лондон, к началу сезона. Повезет, если он сумеет протянуть несколько дней в ее обществе, не выплеснув накопившейся горечи.
Генриетте пришлось подтолкнуть его к дому. Проходя мимо, он просто кивнул Элинор, сухо бросил «мама» и проследовал в гостиную, не удостоив мать лишним взглядом. Поразительно, как еще ему удалось хотя бы это!
Тетушка своей обычной оживленной болтовней заполнила неловкую паузу, которая последовала за холодным приветствием.
Беда в том, что Линкольн никак не мог успокоиться. Он подошел к окну гостиной, выходящему на север, и при мысли об этих гнусных дикарях взбесился окончательно.
Прошло полчаса, а он все еще не шевельнулся, хотя тетка и кузина давно устроились наверху. Боялся спросить себя, что сделает, если Элинор спустится вниз одна, без Генри или Эдит.
Однако страхи не оправдались. За спиной раздался знакомый голос:
— До чего же приятно снова видеть вас после стольких лет, молодой хозяин! Вы меня помните?
Линкольн обернулся. Перед ним стоял мистер Моррисон, протягивая чашку с чаем. Из всех слуг в доме англичанкой была только горничная Элинор. Та привезла ее с собой, когда вышла за Доналда. Кроме того, она принесла в дом английские привычки, одной из которых был пятичасовой чай. Моррисон был дворецким еще до приезда молодой хозяйки и, очевидно, до сих пор оставался в этой должности. Но неужели он всегда был таким маленьким и согбенным?
Линкольн не помнил. Разумеется, сам он перед отъездом в Англию еще не успел вытянуться в полный рост: шесть футов четыре дюйма, так что Моррисон казался тогда гораздо выше.
— Разумеется, мистер Моррисон. Вы почти не изменились.
Приземистый шотландец рассмеялся… нет, скорее, закудахтал.
— Зато вы стали совсем другим. Не знай, что матушка вас ожидает, наверняка не узнал бы.
Линкольн не считал, что очень уж изменился, разве что вырос. Впрочем, перемен не замечаешь, когда столько лет подряд каждый день видишь в зеркале собственное лицо. Волосы были так же черны, глаза все такие же карие. Правда, черты стали более определенными. Женщины находили его красивым, хотя Линкольн считал, что его титул не менее привлекателен, чем внешность.
Линкольн взял чашку, но не стал пить, а вместо этого поставил ее на подоконник. Сам он предпочел бы что-то более крепкое, способное оглушить.
— А те дикари до сих пор здесь живут? — спросил он, кивнув на окно.
— Сомнительно, поскольку с тех пор они успели вырасти. Но о них мало что известно, во всяком случае, никаких слухов до нас не доходит, ни благоприятных, ни дурных.
Линкольну не пришлось объяснять, кого он имеет в виду. Не он один считал дикарями именно этих шотландцев. Даже в детстве они отличались редкой необузданностью нрава. И тогда жили в четырех милях отсюда к северу, достаточно далеко, чтобы он мог никогда с ними не встретиться… если бы еще ребенком не забрел на их земли.
Линкольн решил все выяснить. Честно говоря он просто нуждался в предлоге улизнуть, прежде чем снова покажется мать. Он не собирался связываться с дикарями, хотя теперь был куда лучше готов к встрече, чем тогда, в десять лет. Но сейчас главное — уехать из дома, хотя бы на несколько часов. И совсем не обязательно направляться на север.
Вскоре Линкольн обнаружил, что скачет именно туда.
Глава 4
Разумеется, во всем виновато его любопытство. Он, как все в округе, наслушался историй о легенде по имени Йен Макферсон, хотя никогда не встречал самого героя. Только видел его дом, просто не помнил, что он настолько мрачен с виду. Разумеется, ребенок все видит иначе. То, что взрослому кажется унылым и отталкивающим, малыш может найти пугающим и, следовательно, волнующим.
Старая крепость раскинулась на скале, в окружении голых деревьев. Позади плескалось холодное море. Деревья, должно быть, когда-то плодоносили, прежде чем почва окончательно выветрилась, и только корни, впившиеся в камни, служили свидетельством того, что и здесь когда-то теплилась жизнь.
Несмотря на конец весны, здесь ничто и никогда не зацветет, разве что Макферсон соизволит завезти сюда землю. Совершенно непонятно, почему кому-то взбрело в голову здесь поселиться, однако Линкольн увидел новые постройки, не такие большие, как старая крепость, но все же и там были свои хозяева. Очевидно, у Макферсона, кроме огромного выводка сыновей, были и другие родственники.
Здесь царила тишина, насколько мог припомнить Линкольн, вполне обычная для этого места. Если случайному человеку не попадался на глаза кто-то из отродья Макферсонов, можно было считать это место заброшенным. Правда, в зимние месяцы поднимавшийся из труб дым свидетельствовал о том, что здесь все же живут. Но теперь вокруг не было ни души.
Линкольн никогда не был в доме, вернее, его туда не приглашали. Впрочем, вряд ли кто-то из соседей удостаивался подобной чести. И все же он не раз стучался в эту дверь, чтобы вызвать на улицу приятелей. Правда, они никогда не говорили об отце. Не то что посторонние люди, совершенно не знавшие семейство Макферсонов.
Воспоминания об этих счастливых временах больно ранили душу. Однако здравый смысл возобладал, и Линкольн повернул коня, прежде чем кто-то его заметил. Но воспоминания не хотели уходить. В памяти всплывали вещи, о которых он не думал годами.
Рассеянно хмурясь, он свернул с южной тропинки, ведущей домой, на восток, туда, где он много раз бывал в детстве.
Пруд был на прежнем месте. Развалины сарая неподалеку служили единственным признаком того, что кто-то когда-то здесь жил. Правда, и прудом это трудно назвать, скорее, огромная яма, где собиралась никогда не высыхавшая дождевая вода. Несколько поросших мхом кирпичей позволяли предположить, что яма век или два назад служила кому-то подвалом.
Еще одна сценка пришла на ум. Ему тогда было лет восемь. Стоял чудесный денек, один из самых жарких за короткое лето. Погода в этой местности обычно была не настолько теплой, чтобы детям требовалось охладиться, но на этот раз вспотевший Линкольн вспомнил о маленьком пруде, на который набрел в своих скитаниях, и решил пару раз окунуться. Правда, он еще не умел плавать, но пруд был глубоким только с одной стороны, и он решил держаться подальше от этого места.
