— Но ты же не можешь притвориться, что мы еще не переступили черту, Меган, — спросил он ласково.
— Возможно, было бы лучше, если бы мы этого не делали.
— Почему? Чего ты так боишься?
Ответ пришел на ум быстро, но Меган отказалась давать его. Она была слишком сильна в защите, чтобы сделать такую ошибку.
Митч отпустил Меган, когда та еще раз попыталась отстраниться от него. Но его прищуренный пристальный взгляд она ощутила почти как прикосновение.
— Послушай… — Мельком взглянув на свой свитер, она принялась пальцем счищать с него капельку подсохшего чесночного соуса. — Это просто усложнит дело, вот и все. Я имею в виду, что не смогу эффективно работать, если ты не уважаешь меня…
— Я уважаю твой авторитет на работе.
Она бродила позади стола, держа руки на бедрах, сохраняя дистанцию и используя стол, как барьер между ними.
— В самом деле? Забавный же ты выбрал способ, чтобы показать это.
— Я отношусь к тебе не иначе, чем к любому моему парню, — сказал он, пытаясь подойти к ней.
— Ну да! Конечно! Ты так же пытаешься уложить в постель с собой Ногу? Это… это довольно дерзко для провинциального полицейского.
— Черт побери, не передергивай! — прорычал Митч, обходя стол. — Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.
Меган отступила подальше:
— Конечно, я понимаю. Точно так же я понимаю, что если у нас будет любовная связь, то, когда все закончится, будет очень неловко и обидно продолжать работать вместе, к тому же моя репутация полетит ко всем чертям.
— Ты делаешь довольно уродливые предположения о моем характере.
Она остановилась и, не отступая от сказанного, посмотрела ему прямо в глаза, жестко и устало.
— Я не могу позволить себе поступать иначе.
— И почему это? — спросил он, насмешливо скривив рот. — Неужели твоя работа настолько важна для тебя, что ты не доверяешь никому и отдаешь ей всю свою жизнь? Господи, что же это за жизнь!
— Это все, что у меня есть.
Меган тут же пожалела о сказанном и прикусила язык, но было слишком поздно. Слова уже вылетели и повисли в воздухе, чтобы быть поглощенными и переваренными Митчем Холтом. Она чувствовала себя, будто вырвала кусок души и бросила ему, и знала, что никогда не получит его обратно.
Боже, как глупо! Как ты могла быть настолько небрежной, О’Мэлли?
Потрясенная своей грубой ошибкой, Меган повернулась к нему спиной в надежде, что он будет настолько любезен, что попросту уйдет. Она не хотела ни его жалости, ни его насмешек. Она хотела, чтобы он исчез. Ей хотелось перевернуть мир и начать эту проклятую неделю сначала. Боль пронзила голову, как лезвие топора, настолько острая, что вызвала слезы на ее глазах. Последнее, что она хотела бы сделать, это расплакаться перед ним. Поэтому она задержала дыхание, сдерживая подступившие рыдания, и напряглась, чтобы хоть как-то уменьшить боль, рвущуюся наружу.
Митч не отводил взгляда от ее затылка, от ее хрупких, но таких твердых в своей бескомпромиссности плеч. Он назвал себя ублюдком за свои старания бороться с нею. Таким путем он собственными руками возводил стену. Он понимал это. У него были собственные стены, и он видел, что многие другие полицейские строят их по кирпичику. Он понимал, какую защиту они предоставляли. Но он не хотел стены между собой и Меган. Он хотел того, что они нашли прошлой ночью, — дурманящей страсти… И комфорта от соприкосновения друг с другом.
Меган напряглась еще больше, когда Митч положил руки ей на плечи. Он стоял близко позади нее, наклонив голову к ее голове, очень близко; настолько близко, что мог улавливать легкий аромат духов на ее коже. Аромат был настолько нежным, настолько тонким, казалось, почти неуловимым, как если бы он предназначался только для нее самой, для той Меган, которую только она могла знать, для той тайной Меган, которую она хранила так тщательно запертой внутри, — мягкой Меган, женственной Меган, Меган, которой понравились розовые стены и простыни в цветочек и маленькие фарфоровые статуэтки кошек.
Он скользнул руками по плечам, спине и затем крепко обнял ее. Она стояла, не шелохнувшись, прямая, как столб, неприступная, неумолимая, упорно не желая терять гордость.
— Работа есть работа, — шептал он, щекоча губами ее шею. — Что происходит между нами в постели, не имеет никакого отношения к ней. Эта гнилая ночь, тухлое дело, ужасный мотель — почему мы не можем, по крайней мере, заняться этим? Гмм? Почему мы не можем доставить друг другу немного удовольствия? — Он задержал руки на ее животе, нежно массируя его кончиками пальцев, пробуждая в ней огонь.
— Уходи, — сказала Меган. Она не хотела нежности. Что-то другое она, возможно, отразила бы, но против нежности у нее не было защиты. Помоги ей Бог, потому что она не могла защититься от того, чего жаждала всю свою жизнь. — Уходи! — сказала она, задыхаясь.
— Нет, — прошептал он, проводя кончиком языка у нее за ухом.
— Убирайся! — закричала Меган, призвав себе на помощь весь свой гнев. — Исчезни!
— Нет. — Митч притянул ее так близко, что она не могла ни причинить ему боль, ни увернуться от него. — Не сейчас. И не так.
— Будь ты проклят! — пробормотала она у него на груди, ее голос ломался, слезы рвались наружу, обида душила ее. Она боролась с ним, пытаясь его пнуть, но сердце явно не желало участвовать в таком сражении.
Митч приподнял ее подбородок так, что у нее не было реального выбора, кроме как смотреть на него.
— Пожалуйста, не отводи глаза и скажи, что не хочешь этого, — приказал он мрачно, его дыхание все более затруднялось, когда желание теплой и тяжелой волной накатывало в паху.
Меган впилась в него взглядом, ненавидя свое тело за горячее желание устремиться к нему навстречу.
— Я не хочу этого, — сказала она вызывающе.
Его ноздри раздувались от ярости. Янтарный огонь вспыхнул в глазах.
— Лгунья! — сказал он, отпустив ее.
Меган долго стояла рядом с кроватью после того, как за ним захлопнулась дверь, понимая, что вряд ли после его слов она будет в состоянии спокойно уснуть.
День 5-й
12.11
— 9 °C
— Мик говорит, что заработает сто тысяч в этом году.
— Хорошо для Мика. — А ты не спрашивал своего любимого сына, почему он никогда не посылает тебе ни цента, когда отлично знает, что ты ешь бобы и сардельки только два раза в неделю, потому что твоя пенсия не резиновая, а дочь, которая оплачивает половину твоих счетов, — просто полицейский и получает дерьмо по сравнению с успешным инвестиционным брокером из Лос-Анджелеса?
Меган не задала вопрос. Ответ она знала сама. Они проходили этот сценарий не единожды. И это ни разу не делало ее обиду меньше, а только повышало кровяное давление у Нила. Тем не менее она никогда не переставала удивляться, что ребенок, которого отец по-прежнему любил до безумия и которым до сих пор хвастался, проявлял слишком малую о нем заботу, в то время как она, нежелательное напоминание о неверной Морин, ребенок, который вырос один в стороне от каких-либо забот Нила О’Мэлли, была единственным человеком, который оставался рядом, прикованный цепью к воспоминаниям, которые она ненавидела, и к человеку, который никогда не любил ее.
