Она кивнула, печаль в глазах стала отчетливее.
— Да, — произнесла она тихо, — потому.
— Но, — сказал я, — насколько они уверены в своих предсказаниях? Честно говоря, никогда ни одному не верил.
Она горько усмехнулась.
— А я верила. Наверное, нам, женщинам, верить… просто удобнее.
— Да и вообще, — сказал я сердито, — отдавать единственную дочь замуж только из-за такой ерунды?
— Видимо, — ответила она, — ради сохранения империи… и кроме того, меня же выдавали не за углежога или плотника!
— Ну да, — согласился я, — конечно, я еще та свинья, такую счастливую семью испортил, но нет ли в тех предсказаниях… э-э… политической подоплеки?
Она посмотрела на меня с жалостью.
— Думаете, отец не подумал об этом в первую очередь? Сейчас по всему дворцу и всей империи идут проверки, дознания, опрашиваются тысячи людей… Дональд сообщил, появились некоторые обнадеживающие зацепки, но пока далеко еще даже до проверки… Потому на всякий случай, вдруг да предсказание подлинное, меня и убрали на время за пределы.
— И сколько вам осталось до конца срока? — спросил я.
Она посмотрела на меня в упор.
— Хотите узнать, сколько осталось вам?
Я смешался, слишком взгляд строг, прям и даже честен, будто и не женщина, выдавил поспешно и неуклюже:
— Аскланделла, да сколько угодно!.. Я к вам настолько притерпелся, что меня можно хоть в огонь и даже пламя! Ну, вы понимаете, это я в виде комплиментов в нашем чисто мужском стиле. Дескать, не могу без угроз, битв, сражений и неприятностей, а с вами я как бы живу полной и насыщенной жизнью мужчины и даже временами человека!
Она улыбнулась, хотя ответила голосом, полным яда:
— Не волнуйтесь, принц, у вас не будет спокойной жизни! Я обещаю.
Я торопливо создал два бокала для шампанского, один сунул в ее холодные пальцы, медленно наполнил золотистым вином, где серебристые пузырьки тут же рванулись от дна, быстро вырастая в размерах, к поверхности.
Аскланделла зачарованно смотрела на подпрыгивающие фонтанчики на поверхности.
— Как красиво…
— Находите? — спросил я довольно.
— Да, это прекрасно…
Зигфрид заглянул в комнату, глаза сразу выпучились, качнулся было обратно в коридор, но я взглянул строго, да и в коридоре кто-то пнул его в спину, он сглотнул ком в горле и пробасил:
— Ваше высочество, лорды по вашему зову прибыли… пустить или послать дранг нах…
— Что? — спросил я сердито. — Опять ты со своими шуточками?
Он ухмыльнулся, исчез. Аскланделла сказала с неодобрением:
— Не слишком распустились ваши слуги?
— Это не слуги, — ответил я.
Двери распахнулись уже во всю ширь, первым вошел епископ Геллерий, следом принц Сандорин, за ним вдвинулись герцоги Мидль, Клемент и Сулливан, а последними вступили графы Альбрехт, Макс, Палант, он хоть не граф, но ландхофмейстер, а это ровня графу, Норберт, а последним вошел и поклонился с вопросом в глазах граф Андреас Райсборн, молодой, амбициозный, страстно жаждущий славы, подвигов, добычи, победы и титулов.
Я кивком разрешил ему участвовать в расширенном составе Совета, остальные, молча и со сдержанным недоумением поглядывая на Аскланделлу, рассаживались вокруг стола, сдержанно обменивались репликами, особенно доставалось Максу, что почти не появляется в городе, полный заботы и беспокойства о своих пеших частях.
Разговоры оборвались, когда я отклеился от спинки кресла и наклонился вперед, остро и пронзительно всматриваясь в их лица, в груди возникает острое чувство потери, неужели в самом деле расстаемся надолго…
Голова на короткий миг закружилась, перед глазами смутно-ярко возникло видение исполинского зала с витражными окнами, откуда бьет немыслимо яркий свет, даже не солнечный, а намного чище по спектру, доносится далекий гул, а ноздри успели уловить запах гари…
И тут же я снова ощутил себя на прежнем месте, передо мной широкий и массивный стол, два тяжелых подсвечника посредине, лорды ждут в напряженном молчании. Перед каждым небольшой кубок из темного серебра, бумаги, а перед моим креслом еще и массивная чернильница в виде золотой вазы с изящной крышкой, стакан для гусиных перьев, закрытый золотой сеточкой, каждое перо торчит из своего гнезда, не соприкасаясь с другими.
Бумаги вложены в массивную папку, обложка из толстой кожи, художественно инкрустированная изумрудами и сапфирами. В окна падает слабый свет, полумрак, но это в замках привычно даже для зимы, где с выпавшим снегом всегда светлее.
Они то и дело украдкой поглядывают в сторону Аскланделлы, но спросить о ее статусе не решаются, даже за милю видно, морды у всех довольные, хотя налицо явное нарушение…
Я поинтересовался холодным деловым голосом, заранее пресекая неуместные разговоры:
— Есть вопросы к рассмотрению?
— Есть, — ответил Альбрехт и радостными глазами посмотрел в сторону Аскланделлы, — они всегда есть, но все решаемы, а мы здесь, как чувствуем, по особому случаю.
Епископ Геллерий сказал быстро:
— Если опять предсказания насчет конца света, то церковь призывает им не верить. Все они — гнусное и отсталое язычество.
Главное, отсталое, подумал я, потому и отвергаем, вслух сказал так же коротко:
— Сведения достаточно надежные. Но, конечно, не о конце света.
— А проверенные? — спросил Сулливан.
— Не все проверяемо, — ответил я. — Вот наш епископ может заверить, что в большинстве случаев достаточно просто верить. В Создателя, его любовь к нам, в наши силы, прогресс, победную поступь наших мирных армий…
Норберт пробормотал:
— Значит, прямо сегодня?
— Прямо сейчас, — уточнил я. — После этой встречи.
Он сказал с завистью:
— Значит, ваша лошадка домчит и до Храма?.. Мне такие понадобились бы для связи точно.
Все сделали вид, что не услышали, даже епископ Геллерий смолчал. Пока работаю на благо церкви, мне молчаливо прощаются некоторые отступления. Именно молчаливо, а вслух церковь вынуждена была бы осудить и предать суду, а так вот делает вид, что ничего не видит. Это как гуманисты и защитники прав домашних животных в упор не видят существования тайных служб и не догадываются о пытках третьей степени, бойнях скота и сдирании шкуры с живых зверьков, чтобы та была мягче.
— Тогда, — сказал я, — мелочи решайте на ходу, а нечто глобальное оставим все как есть. До моего возвращения.
Сулливан покосился на неподвижную Аскланделлу, эта может осмелиться решать и глобальное, но смолчал, а Клемент прорычал недовольно:
— Ваше высочество, а… надолго?
