— Однажды веревка оборвалась, — сказал король, — трое пропали. С того дня сам проверяю, чтоб натягивали самые толстые и прочные.
— Не королевское это дело, — напомнил я.
— В бурю любое становится королевским, — ответил он.
Я с досадой потянулся за чашей, слуга ухватился за кувшин, я покачал головой, он застыл в ожидании. Я сосредоточился, через мгновение чаша начала заполняться темно-красным вином.
Король напрягся, Елизавета с интересом следила, как медленно поднимается уровень. Когда оставалось до края самую малость, я перевел дыхание, и вино остановилось, подрагивая.
Елизавета посмотрела на вино, перевела взгляд на меня.
— Для этого, — произнесла она, — нужно иметь очень большую силу магии. Не жаль тратить на такие пустяки?
Я ответил мирно:
— У меня другие источники силы.
— В смысле?
— Это не магия, — пояснил я. — А для нее как раз это легко.
— А что трудно? — спросила она.
— Многое, — ответил я с неохотой. — Например, это не помогает… убивать, ломать, уничтожать, просто портить, а в нашей красивой жизни это бывает очень кстати. Даже необходимо.
Она посмотрела очень внимательно.
— И как вы обходитесь?
Я пожал плечами.
— Приходится… как бы это сказать попроще, примитивно вручную. Мы многое делаем вручную. Где мечом, где топором…
Король произнес суховато:
— А еще весьма кстати армия. Не так ли?
— Так, — согласился я. — Но, конечно, со мной и несколько десятков очень сильных магов, что могут в отличие от меня убивать, ломать и жечь…
Я говорил очень мирно, но прозвучало это, как я и хотел, с легким предостережением, что если и открываю какие-то свои слабости, то тут же закрываю их двойными доспехами.
Король сказал со вздохом:
— Вы очень предусмотрительны, а это очень печально.
Я изумился:
— Почему?
— Вы так молоды, — произнес он ровно, — а уже теряете юность…
— Да, — согласился я, — когда терял девственность, то был рад от нее избавиться, а теперь иногда так тоскую по своей чистоте и вере в людей!.. Кстати, ваше величество, ваше соседство с империей Вильгельма Блистательного как-то сказывается?
— На мне?
— На вас, — ответил я, — на семье, на королевстве…
— Ничуть, — ответил он, но, как мне показалось, слишком быстро, — его империя отделена от наших земель двумя королевствами и высокими горами. Единственный проход перекрыт высоченной стеной.
— Но только одной цепью гор, — заметил я. — И довольно длинной. Олдвуд и Гинтершелленберг примыкают к империи всей северной стороной, а ваше королевство, как я понимаю, только в одном месте… Это и опасно и… соблазнительно.
— Ваше высочество? — спросил он.
— Императору, — пояснил я, — либо нужно держать с той стороны армию, чтобы не допустить вторжения, либо самому вторгнуться…
Он смотрел на меня спокойно и внимательно.
— Прошу вас, ваше высочество, продолжайте.
— Но даже, — сказал я, — если его армия сможет преодолеть горы с такой же легкостью, как и ваша, в чем я сомневаюсь, то что это ему даст?
Он ответил коротко:
— Победу.
— Это будет очень тяжелая победа, — сказал я. — Его империя, защищенная горами, давно разучилась воевать, а ваши люди — нет. Но если даже захватить, что дальше? Удерживать власть долго не сможет, с севера обязательно хлынут новые завоеватели и сотрут его войска здесь в пыль. Так что он заинтересован, очень заинтересован в самых дружеских отношениях с тремя вашими королевствами. И, конечно, у него даже в этом королевском дворце есть свои люди.
Он нервно дернулся.
— Нет!..
— Почему?
— Я подбирал, — ответил он, — только самых верных! И проверенных.
— Я не говорю, — сказал я, — что всех, но некоторых удается подкупить, соблазнить, перевербовать, дать им больше, чем получают у вас… А достаточно одного, чтобы императору знать все, что здесь происходит, о чем говорят, какие планы вынашивают…
Елизавета сказала тихо:
— И не только императору.
Вольфганг покосился на слугу, что снова приблизился с кувшином в руках.
— Вы говорите страшные вещи.
— Неприятные, — уточнила Елизавета.
— Реальные, — сказал я. — Даже, есть такое гадкое слово, обыденные. Короли привыкают, что за ними шпионят, и живут с этим. Вам об этом и думать не хочется, но знаете об этом прекрасно.
Возможно, мелькнуло у меня в голове, в расчете на шпионов Вильгельма королева и спала со мной. Пусть в империи знают, что я дружен с королем и его женой. Это значит, пусть всерьез верят, будто я могу представлять угрозу даже для Вильгельма. Ладно, пусть не угрозу, но серьезный противовес.
Конечно, переспать с женой короля Меции с его молчаливого согласия вовсе не значит стать его союзником, однако за такую приятную малость все-таки могу оказать поддержку хотя бы словом… не упоминая, разумеется, почему вдруг это королевство пользуется моим расположением. Возможно, другие придают моему слову больше веса, чем я думаю.
Некоторое время мы молча смаковали дивное вино, наконец я поднялся, учтиво поклонился супругам.
— Ваши величества… Пойду взгляну на своего коня. Он, как ребенок, любит внимание.
— Да, — ответил король, — наши животные… они не принимают наших отговорок.
Я вышел в коридор, сквозняк тянет по полу такой, что вот-вот там понесет снег, а пламя светильников трепещет даже в самых уединенных уголках.
За окнами бушует не буря, а ураган. Если бы стекло научились делать тоньше и большими листами, его давно вышибло первым же ударом бури, но здесь и окна крохотные, и стекла составлены из толстых кусков, скрепленных массивными железными прутьями, но все равно даже стены потряхивает, а глыбы, из которых составлен замок, начинают шевелиться и потрескивать.
Вернувшись в апартаменты, я походил взад-вперед по комнате, поупражнялся в быстром вызывании мечей, топоров, арбалетов, даже медный кувшин перенес к себе, а потом отправил обратно.
Получается хорошо, но только вот так, когда никто не мешает и ни на что не отвлекаюсь, но стоит в коридоре кому-то громко чихнуть — все, не смогу настроиться еще с полчаса. И тем более не могу вызвать меч именно тогда, когда это особенно нужно: в момент схватки или перед схваткой.
Бобик бесстыдно дрыхнет с утра, сколько в него сна влезает, не понимаю. Видимо, наш общий инстинкт, гласящий, что в дождь, снег, бурю нужно забиться поглубже в нору и спать, беречь силы, в нем силен особенно, а в человеке так себе, потому Господь и выдвинул его на пост доминанта природы.
