— Давно я таких слов не слышал…
Я держал руку протянутой, он наконец оперся, крыльцо блестит, покрытое корочкой льда, как глазурью. Я придерживал его, пока дед одолел все три ступеньки, и даже провел еще пару шагов, ибо с крыши натекло в оттепель, и теперь я сам едва удерживаюсь на обледеневшей дорожке, заметно выгнутой горбиком.
Лишь выведя его на улицу, где снег выскоблен до брусчатки, я отпустил дряблую старческую руку и вспрыгнул в седло.
Промчавшись по указанной улице, повернул на втором повороте налево, Бобик бежит впереди и, распугивая прохожих, старается угадать, что же я ищу.
Серого дома не оказалось, но, возможно, у старика уже с глазами проблемы, я крикнул одному из прохожих:
— Эй, парень, Джек Золотой Бродяга где-то здесь живет?
Он повернулся, с любопытством всмотрелся в меня.
— Ого, к Джеку давно никто не заглядывал.
— Где он?
Он повернулся и указал на довольно добротный дом, крыша заснежена, но вокруг чисто и даже подметено, из трубы поднимается бодрыми красивыми колечками белый дым.
— Спасибо, — сказал я. — А я вот загляну.
— Тогда вам лучше поспешить, — сказал он.
Я насторожился.
— Что стряслось?
— К нему отправился священник, — пояснил мужик. — Приболел наш Золотой Бродяга.
— Почему не лекарь?
Он криво ухмыльнулся.
— Именно потому.
Я поспешно повернул арбогастра в ту сторону.
— Вообще, — сказал парень с сочувствием, — последние дни он был очень плох… Много болел, да и не молод, скажем прямо.
Бобик, проследив за моим взглядом, ринулся вперед, благо тут точно нет засыпанных снегом ущелий.
Снег от нужной калитки отброшен в стороны, а с той стороны вообще почищено достаточно широко до самого крыльца.
Бобик взглянул вопросительно, я сказал тихонько:
— Пока подожди здесь. Я за тобой вернусь! Поохраняй это копытное, ты у нас самый умный.
Он посмотрел гордо, ну да, что эти всякие копытные понимают, их надо вести и руководить, а я быстро взбежал на крыльцо и толкнул дверь.
Навстречу пахнуло теплым воздухом с сильной примесью лекарственных трав, а также запахом несвежего больного, даже смертельно больного тела.
За иросторными сенями комната вся в старых вещах, хотя и дорогих, а старых только потому, что люди в возрасте очень не любят что-то менять из привычного.
На ложе хрипит распростертый навзничь старик, худой, изможденный, руки разбросал в стороны, судорожно комкает одеяло. Рядом с ним худенький подросток с самым угрюмым и тоскливым видом, на лице читается отчетливо: да когда же помрешь, старый пень, только место занимаешь, никакого от тебя толку…
Глава 14
Одеяло прикрывает старика только до пояса, все ребра легко пересчитать, живот запал, ключицы выступают резко и вызывающе, шея старчески дряблая, а лицо почти покойничье, такое же мертвенно-сухое и восково-желтое.
Я приблизился к ложу, всмотрелся в лицо умирающего. Бесконечно старое, кожа даже не пергаментная, а почти ороговевшая, как у ящерицы спина, глаза запали в пещеры черепа, будто и глазные яблоки ссохлись, потеряли влагу. Только седые брови, жесткие и негнущиеся, торчат воинственно, хотя это у всех стариков так, у молодых они не растут, а у стариков начинают бурный рост, из-за чего приходится их постоянно подстригать.
Я сказал напоминающе:
— Герои не умирают, не сказав последних слов…
Старик прохрипел, не открывая глаз:
— Ты… кто…
— Слова великих, — сказал я, — записывают, чтобы передать потомкам. Думаю, тебе есть что сказать. Особенно о Храме Истины…
Он вздрогнул, под тонкой пленкой верхних век прокатилось нечто размером с вишню, сцепленные ресницами веки задрожали, пытаясь разомкнуться, я ощутил присутствие неких могучих сил, сердце застучало взволнованнее.
— Меня направили к Храму, — пояснил я, — но никто не указал дорогу. Доскажи, как туда покороче и побыстрее.
Глаза распахнулись резко и так страшно, что я отшатнулся. Огромные, как куриные яйца, только сильно переваренные, в этом случае белизна переходит в синеву, но у этого радужная оболочка абсолютно просто ужасающе черная.
Он начал поворачивать голову, отыскивая меня жутковатым взглядом. От входа раздался надсадный скрип несмазанных петель и задыхающийся голос:
— Простите… дороги плохие… скользко везде… ох, тяжело как…
— Ваше преосвященство, — вскричал голос, — поскорее, он не должен умереть без причастия!
В комнату ввалились двое, крестьянин среднего возраста поддерживает старенького и грузного священника. Тот задыхался, хрипел, прижимая крест на груди толстой книгой, но сразу же дотащился до ложа, почти упал на сиденье старенького кресла.
— Лаудетор, — проговорил он хриплым измученным голосом, — Езус Кристос… Господи, что это?
Он ухватился за крест, руки затряслись. Я замер, ощутив присутствие чужих сил, а священник начал отчаянным голосом читать молитву изгнания дьявола и всех бесов.
Старик на кровати захрипел, его тело выгнулось дугой, на губах выступила пена.
Я сказал быстро:
— Может быть, пусть сперва скажет…
— Молчи, — вскрикнул священник. — Нужно спасти его душу!
— Да, но…
Он повысил голос и говорил уже громко и безостановочно, однако старик точно не слышал. Его лицо перекосило ужасающей гримасой, из распахнутого рта повалил клубами черный дым.
Я отшатнулся, из дыма поднялась и оформилась в нечто человеческое фигура, вся лохматая и постоянно меняющая очертания, словно центробежные силы пытаются раздернуть черный дым, но тот яростно сопротивляется и удерживает нужную форму.
Странный шипящий голос заполнил шелестом всю комнату:
— Он не ваш…
Священник вскрикнул:
— Изыди, сатана!..
Фигура повернулась в его сторону. Священник выставил перед собой крест, рука трясется, слова молитвы начали путаться, перескакивать, голос истончился.
Черный призрак потянулся к нему черными лапами, где появились длинные когти и начали укрупняться.
Я крикнул:
— Эй-эй, морда!.. Ты много себе позволяешь!
Призрак повернулся ко мне, а на том месте, где у него голова, зажглись две багровых точки, явно протоглаза. Я сосредоточился, представляя нечто важное из того, что у меня в седельной суме, а призрак, набравшись сил, метнулся на меня с неистовой быстротой.
Я слышал вскрик священника. Призрак ухватил меня черными туманными лапами, я ощутил смертельный холод, в глазах потемнело, но собрался с силами, ударил раз, другой.
